«Моя профессия — востоковед, директорство — это хобби», — пошутил академик РАН Михаил Пиотровский под занавес нашей встречи. В этой шутке — изрядная доля правды. Выпускник восточного факультета Ленинградского университета, сотрудник Ленинградского отделения Института востоковедения АН СССР, участник археологических экспедиций в Центральной Азии, на Кавказе, Аравийском полуострове, с 1992 года он возглавляет Государственный Эрмитаж.
И все эти годы настойчиво развивает научную составляющую деятельности музея. В предисловии к отчету музея в далеком уже 1996 году он писал, что Эрмитаж — национальный музей мировой культуры — сочетает в себе государственное хранилище, научно-исследовательский институт, культурно-просветительское учреждение, историко-архитектурный заповедник. А на пресс-конференции по итогам 2023 года усилил эту мысль, сказав, что Эрмитаж — это Академия, университет, учитель и арбитр.
— Михаил Борисович, наверное, последнее, что придет в голову рядовому посетителю Эрмитажа, — то, что он попал в громадный научно-исследовательский институт…
— Примерно так и есть. К сожалению, это не приходит в голову и тем, кто должен сознавать, что все музеи в большей или меньшей степени, а в особенности универсальные, такие как Эрмитаж, Лувр, Метрополитен-музей, являются исследовательскими центрами, воплощают собой академии наук. Вот читаю, что объявлен конкурс на замещение должности директора Британского музея. И глава его Попечительского совета говорит о сложности выбора, которая состоит в том, что будущий директор должен быть одновременно признанным ученым и администратором, способным организовать музейную жизнь. Он прав!
— А чем Эрмитаж отличается от других, традиционных НИИ?
— Думаю, своим содержанием и наполнением. С одной стороны, Эрмитаж, как и положено музею, — это архив художественных ценностей, и одна из наших главных задач — его хранение и изучение. С другой стороны, он — университет. Потому что важнейшая миссия музея — обучение и просвещение; вещи, которые мы храним и изучаем, для того и выставляются. А чтобы архив был равен университету, музей наделен функциями академического института, который исследует материалы и раскрывает их достоинства.
Если немножко утрировать, вещь становится шедевром, когда об этом доказательно объявляет музей. Исследование превращает вещи в новое знание и через научные публикации, и через выставки, доступные широкому кругу посетителей.
Музейная публикация — это даже не книга или статья, а именно выставка, которую я сравниваю с айсбергом. Кроме видимой части, притягательной для глаза, у нее множество подводных смыслов, постепенно открывающихся людям. И в этой публикации, в отличие от привычных академических, соединены глубокая наука и популярный рассказ о новых открытиях.
Почему у нас выставлено художественное наследие староверов Поморья? Да, это красивые творения мастеров Выговской пустыни, но это еще и разговор о духовной истории России, ее истоках и развитии, напоминание о том, что в ее религиозной истории бывало всякое.
Поэтому, когда спрашивают, чем же Эрмитаж такой особенный, я отвечаю: в частности, тем, что он удивительным образом сочетает в себе целый набор функций — памятник русской государственности, музей мировой культуры, университет, уникальный НИИ… Такого переплетения, пересечения нет нигде в мире.
— Эрмитаж начинался с собирания императорской коллекции живописи. Когда и как в его деятельности появилось научное направление?
— Если собирание картин — это еще не совсем наука, то собирание монет — уже наука, собирание книг — тоже. И с середины XIX века Эрмитажем руководили ученые.
Первый официальный директор музея, с 1863 года — Степан Александрович Гедеонов начал свою научную карьеру как антиковед, еще молодым возглавил специальную комиссию, которая собирала в Италии античные древности для Императорского Эрмитажа и царской семьи. При нем Эрмитаж был выделен в отдельный институт, подчиненный Министерству двора, и навсегда стал важным научным учреждением, разрабатывающим кардинальные вопросы мировой и русской истории и культуры.
Перу Гедеонова принадлежит знаменитая книга «Варяги и Русь», он и сегодня участвует в извечном споре русской истории и самосознания: действительно ли, как утверждает «Повесть временных лет», государственность в России была основана пришлыми скандинавами Рюриком и его братьями… Гедеонов был противником норманнской теории, отстаивал идею славянского происхождения варягов, упомянутых в летописи. А рядом с ним в Эрмитаже работал активный сторонник норманнской теории академик Арист Аристович Куник.
Острота полемики не помешала Кунику заняться после смерти Гедеонова публикацией неизданной части его трудов. Наш музей еще и как хранитель археологических находок из Старой Ладоги, куда, по преданию, пришел Рюрик с дружиной, является площадкой и кладезем материалов для обсуждения этой ключевой научной проблемы.
Замечу, таких проблем, ставших постоянными для Эрмитажа, немало. С первыми находками скифских вещей появилась гипотезы, связывающие скифов и славян, идеи «скифского синтеза». Мы устраиваем конференции на эти темы, оставаясь в них авторитетным арбитром.
Русская тематика волновала и следующего директора Эрмитажа Александра Алексеевича Васильчикова. Он профессионально занимался русской историей и искусством. Известны его работы по истории Петра Великого, обзор истории рода Разумовских (предков Васильчиковых), труд о портретах Петра I, словарь русских портретов.
Первый директор советского Эрмитажа Сергей Николаевич Тройницкий был видным специалистом по прикладному искусству и геральдике — эту линию продолжает мой заместитель по научной работе, государственный герольдмейстер России Георгий Вадимович Вилинбахов.
Тут возникает необычная междисциплинарность: геральдика и первобытная археология, геральдика и церемониальная наука (Эрмитаж принадлежал Императорскому двору, он принимает глав государств и правительств, а это в каждом случае ритуал). Мало где встречаются такие сочетания.
Как видите, директорский корпус Эрмитажа активно занимался наукой, поэтому ее у нас всегда было много. Широкий спектр и глубина исследований как раз и побуждают к сравнению музея с Академией.
— Одним из выдающихся директоров Эрмитажа, причем в самые трудные для музея и страны периоды, был востоковед академик Иосиф Абгарович Орбели. Вы писали о нем: «Спасая Эрмитаж, Орбели победил и своих внутренних врагов, закрепив особую роль Востока уже в судьбах музея». Эта особая роль сохраняется или вы стараетесь соблюсти баланс в исследованиях, присущий универсальному музею?
— Это было написано по конкретному поводу. Когда началась распродажа реликвий музея за границу, Орбели отправил письмо Сталину, в котором — умный ход! — просил защитить не вообще Эрмитаж, но коллекции Востока. Письмо возымело действие: продажи были остановлены. Пользуясь ситуацией, Иосиф Абгарович стал брать под защиту восточные вещи из других отделов.
На самом деле Орбели и создал тот баланс, который мы сохраняем с учетом интересов и потребностей страны. Потому что эрмитажная наука откликается на текущую повестку, помогает в решении политических задач, в том числе долгосрочных.
Вот сейчас участились крики, что кого-то неправедно колонизировали, а кому-то нужно преодолевать в себе колониальные инстинкты. Наш ответ — Орбели и идеология его научной деятельности.
Вообще Россия — страна имперского, а не колониального мышления. Да, после революции признали, что имперская Россия была тюрьмой народов. Что дальше? Можно преклонять колени и посыпать головы пеплом, а можно, как Орбели и его соратники, поднимать репутацию Востока и рассказывать о достижениях прежде угнетенных народов, чтить наследие их лучших представителей: Шоты Руставели, Давида Сасунского…
Элементом возвышения Востока было и создание в Эрмитаже отдела Востока, который встал наравне с другими отделами и способствовал развитию востоковедения.
— Впечатляет, что в годы Великой Отечественной войны в блокадном Ленинграде Эрмитаж провел научные конференции, посвященные юбилеям Алишера Навои и Низами Гянджеви. А ваш отец, будущий директор Эрмитажа Борис Пиотровский, работал над книгой об истории и культуре государства Урарту.
— Это было важно и для поддержания морального духа самих ученых, и как урок для остального мира. Эрмитажники показали, что даже в нечеловеческих условиях не изменяют своим принципам. Такой политический манифест средствами науки. В частности, и за него потом прилетело «Ленинградское дело».
В отделе Востока было больше всего членов Академии, все, что там делалось, имело всемирное значение.
Например, вещи из нашей коллекции сасанидского серебра замечательны тем, что были найдены на территории России, в Приуралье и Прикамье, куда попали в VII-Х веках в результате торговых обменов, поэтому точно датируются. Эти превосходные иранские вазы, чаши, кувшины, подносы частенько подделывают, а у нас коллекция — эталонная. Поэтому Орбели, Камилла Васильевна Тревер, Владимир Григорьевич Луконин, Борис Ильич Маршак, которые их исследовали, стали лучшими в мире специалистами по восточному серебру. К ним отовсюду приезжали, чтобы проконсультироваться, обменяться мнениями на конференциях, «живьем» увидеть эти предметы. Ну, и в самом Иране неизменно благодарны Эрмитажу, а значит, России, за огромный вклад в изучение этой мусульманской страны.
С начала 1990-х годов в фокусе нашей исследовательской и выставочной работы историко-культурные проблемы России (хотя занимались ими и раньше). История российских императоров, русское барокко, старообрядцы, церковное искусство, русский стиль в искусстве, рожденный при Николае I,
— темы уже прошедших и предстоящих выставок.
Героем одной из них будет барон Мюнхгаузен — не литературный персонаж, а реальная историческая фигура. Это рассказ о европейцах при русском дворе (а русское дворянство после эпохи Петра наполовину было германским), о том, как иностранцы, служившие в России, умножали ее славу, что актуально и в политическом плане.
Корректируем и традиционное для Эрмитажа направление «Запад — Восток: диалог культур». Раз уж мы от Запада отрезаны и происходит поворот на Восток, нужна объективная, научно обоснованная оценка современного состояния этого диалога. А вслед за строгой наукой идет просвещение, где следует тактично задавать хороший тон, что тоже не совсем просто.
Такой подход обеспечивает и равновесие внутри музея, и взвешенный разговор о национальной культуре на фоне, в сравнении, в контексте с мировой, характерный для универсального музея… А в социальных сетях все равно иногда пишут, что в Эрмитаже нет русского искусства, сплошь западное: либо это заблуждение людей, далеких от музея, либо намеренное вранье.
— Иосиф Орбели был учеником легендарного академика Николая Марра, как и Борис Пиотровский, который возглавлял Эрмитаж в течение 26 лет. Будучи египтологом, он по совету своего учителя стал заниматься Кавказом и открыл миру культуру Урарту — «древнейшего государства на территории СССР» — помню эту фразу из школьных учебников. Получается, что вы научный внук Марра и племянник Орбели. А кого вы считаете своим учителем в науке?
— У меня было много сильных преподавателей в университете, но если вопрос об учителях… Когда Иосиф Абгарович Орбели, изгнанный из Эрмитажа, стал деканом восточного факультета, а потом директором Института востоковедения, он в несколько присестов перевел в воссозданный им институт молодых людей из университета.
Получилась команда замечательных ученых, достаточно близких мне по возрасту, у которых я и учился. Мой непосредственный руководитель Петр Афанасьевич Грязневич был и старшим коллегой, и товарищем по совместной работе. Рядом с ним были Анас Бакиевич Халидов, очень дотошный филолог-арабист, Олег Георгиевич Большаков, историк экстра-класса, в Эрмитаже работал Владимир Григорьевич Луконин, иранист, прирожденный музейщик. Все они занимались серьезнейшей наукой, при этом были немножко «младотурками», искренне уважали предшественников, но без лишнего пиетета.
Наши заседания в арабском кабинете института проходили очень оживленно, с риском получить дружеский научный подзатыльник. С другой стороны, мы вместе работали над текстами, ездили в экспедиции.
Свой первый научный доклад я сделал на заседании отдела Востока Эрмитажа. Там же работал Левон Тигранович Гюзальян, друг папы, образец эрмитажного ученого, который меня и моих сокурсников-арабистов учил персидскому языку. Он, как и многие эрмитажники, прошел сложную школу жизни: был арестован, но не дал показаний на Орбели. Уже в качестве арабиста я водил по Эрмитажу важных гостей из арабских стран. Отец по восточному обычаю давал гостям в проводники своего сына. Я помогал организовывать выставки из Ирака, Египта и Кувейта, хорошо знал несколько поколений эрмитажников, которых тоже считаю своими учителями.
— В том числе Бориса Борисовича Пиотровского?
— Разумеется, я — часть Бориса Борисовича.
— И каким он был учителем?
— Никогда публично не высказывал восхищения моими работами, но, безусловно, ценил их и внимательно относился к тому, что и как я делаю, при необходимости помогал.
Аркадий СОСНОВ
Фотоснимки Светланы Рагиной
Продолжение следует.
Нет комментариев