Генеральный директор Государственного Эрмитажа академик Михаил Пиотровский — персона публичная. Кажется, о его работе и о нем самом известно все или почти все. Но на самом деле музей такого масштаба и его лидер — темы неисчерпаемые, в чем мы еще раз убедились в ходе нашего «демидовского» интервью с Пиотровским в его рабочем кабинете.
— Михаил Борисович, в обширном списке демидовских лауреатов не слишком много ваших коллег — блестящих востоковедов. Зато какие это люди! Самый знаменитый из них в XIX веке — первый русский китаист Иакинф Бичурин, друг Пушкина, единственный, кто удостоен премии шесть раз, в XXI веке — академик Евгений Примаков, по научному «происхождению», как и вы, арабист. Но Примакова знают прежде всего как политика, а вас — как гендиректора Эрмитажа, что не вполне справедливо. Какие свои научные достижения вы считаете самыми важными?
— Во-первых, мной введено в науку представление о так называемом кахтанидском предании — предании жителей Йемена об их прошлом, изучение его с точки зрения соотношения подлинной древней истории и ее политических интерпретаций в легендах и сказках мусульманского мира. Я написал об этом ряд работ и потом воссоздал важный эпизод средневековой истории Йемена в книге «Предание о химйаритском царе Ас`аде ал-Камиле», много раз переведенной на арабский. Это было ново и важно, вызвало много споров, что в легендах правда, а что нет, причем не только среди ученых, но и в йеменских кофейнях. Следующая моя тема — аравийские корни ислама, исследование происхождения этой религии из древней цивилизации, итогом которого стала работа «Южная Аравия в раннем Средневековье». Еще есть книги «Коранические сказания», «Исторические предания Корана», в которых выясняется, какая реальная история лежит в основе сюжетов Священной книги мусульман. На этой основе возникло понятие «кораническая археология», и сегодня уже обнаружено много памятников, породивших философию Корана в ее стадиальном историческом развитии. Наконец, тема исламского искусства, которой я занялся уже в музее. Я написал книгу, где попытался объяснить, в какой степени это искусство исламское, насколько религия определяла его развитие в Средние века. Только что на английском языке у меня вышла работа «Искусство ислама в России». Этим темам посвящена организованная мной и коллегами серия выставок. Один из моих любимых жанров — предисловия к выставочным каталогам. Я всегда пишу их сам, делаю это долго и стараюсь сказать то, чего не сказали мои коллеги в своих статьях. Такие предисловия уже составили отдельный сборник. Мною написано немало книг по истории Эрмитажа, три книги серии «Взгляд из музея» составили политико-культурные рассуждения на базе музейного опыта. Совсем недавно в Москве издана книга «Хороший тон» на основе моих бесед на радио «Орфей». Много занимаюсь музейным делом как наукой: вот уже пятнадцать лет возглавляю созданную мной кафедру по этой специализации в СПбГУ. Организовал кафедру истории искусств в Европейском университете. Кроме того, мои обязанности президента Союза музеев России включают и научную составляющую.
— «Ученый может стать менеджером, но не наоборот», — сказали вы однажды тележурналистам. Но в последние годы в России довольно четко прослеживается тенденция назначать на руководящие посты академических институтов, как и вузов, прежде всего людей с менеджерскими способностями. Как вы к этому относитесь?
— Считал и считаю, что это неправильно. Ученый, хотя и не каждый, действительно может и иногда должен становиться менеджером. Что касается меня, то, как и мой отец Борис Борисович, я пришел в Эрмитаж, имея за плечами кроме опыта большой науки опыт работы в полевой археологии. А это — фандрайзинг, то есть умение найти деньги, способность считать их, благодаря им сделать то, что тебе нужно, и правильно отчитаться, это управление людьми, другие элементы менеджмента. Но, научившись пользоваться ими, ученый знает, чего в его сфере делать нельзя. Нельзя впускать в музей более пяти миллионов человек в год. Нельзя делать деньги на чем угодно, есть внутренний профессиональный сигнал «стоп». У «чистого» же менеджера его нет. Как правило, он мыслит исключительно категориями прибыли. Здесь — принципиальная разница. Поэтому я всегда отстаивал европейскую традицию, согласно которой руководить крупными музеями, как и исследовательскими учреждениями в целом, должен именно ученый. Правда, традиция по разным причинам все чаще сбивается, но остается «срединный вариант», когда в музеи все-таки приходят менеджеры от искусства.
— Много пишут и говорят о необходимости внедрения новейших музейных технологий. Что это: цифровизация, экскурсии онлайн?
— В Эрмитаже не только и теперь уже не столько. Онлайн-экскурсии, видеообзоры наших коллекций делаются постоянно, особенно такая работа активизировалась во время пандемии. Простая же оцифровка экспонатов — это по нынешним временам примитивно, хотя и она идет постоянно. Представление о том, будто цифровое отображение живописи, как и фотографии, и музыки, лучше аналогового, устарело, ему на смену приходят новые формы и форматы. Сегодня перед нами стоит более высокая задача — гуманизировать цифру, добавить ей человеческое ощущение. Сейчас мы работаем над проектом «Эрмитаж в облаке» (или «Небесный Эрмитаж»). Это копия нашего музея, которая будет находиться в облачном хранилище. Именно не отдельных эрмитажных вещей, а живого музея в целом: зданий, галерей, людей, возможности выбирать себе разные маршруты. Первый опыт на этом пути — недавняя выставка в формате так называемого NFT-искусства (вид криптографических токенов, каждый экземпляр которых уникален и не может быть обменен или замещен другим). Хотя вся она целиком находилась в облаке, посетители могли по ней «ходить», общаться, что-то трогать руками, была даже небольшая провокация, в которую многие поверили, — попытка украсть экспонат. Пока это — эксперимент, маленькая часть огромной задачи, осуществить которую очень и очень непросто, но мы постараемся это сделать, подняв «Глобальный Эрмитаж» (такой проект уже выполнен) до облаков, чтобы каждый, имеющий доступ к Интернету, мог приобщиться к живому музею. Это и есть новейшие технологии. При этом, конечно, Эрмитаж, осваивая новые формы, балансируя между демонстрацией подлинников, сетевой версией, форматом NFT, должен оставаться консервативным, не переходя профессиональную черту, о которой мы говорили. Ведь настоящий музей — это только на 50% вещи, на вторые 50 — люди, которые его создают. И он должен нести искусство преподанное, объясненное, по-настоящему исследованное.
— Эрмитаж включен в планетарную орбиту общекультурных, научных, музейных связей, что с гуманитарной, общечеловеческой точки зрения естественно и необходимо. При нем создан Международный консультативный совет. В каком состоянии эти связи сегодня, когда отношения между Россией и Западом, мягко говоря, не лучшие?
— Совет создавался, когда после распада СССР мы только начинали входить в пространство рынка, европейских и других реалий, на него приглашаются музейные специалисты и эксперты самого высшего класса. Есть еще «Группа Бизо» — неформальный клуб действующих директоров крупнейших музеев мира (назван в честь основателя Ирен Бизо, в прошлом — главы Объединения национальных музеев Франции). Все это в разных формах продолжает действовать, несмотря на сложности, потому что мы понимаем: музейные связи — последние мосты, которые взрываются при обострении международной обстановки. Сохранять их — большой труд. Конечно, серьезно отразилась на наших международных связях пандемия, стали невозможны многие личные контакты. С другой стороны, в разы увеличилось число онлайн-конференций, встреч, в чем немало преимуществ.
Андрей и Елена Понизовкины
Фото Сергея Новикова
Нет комментариев