Академик Александр КОНОВАЛОВ — доктор-легенда, крупнейший специалист в своей области. Это подтверждено его официальным титулом лучшего нейрохирурга мира, присвоенным в 2019 году в Непале, званием Героя труда России. Почти 40 лет он руководил Национальным медицинским исследовательским центром нейрохирургии им. академика Н.Н.Бурденко (прежде — Институт нейрохирургии), почетным президентом которого сегодня является. Александр Николаевич — основатель школы микронейрохирургии, на его счету — сотни уникальных виртуозных операций. Академик Коновалов — автор более 400 научных работ, в том числе 15 монографий, справочников, учебников, изданных в России и за рубежом, под его руководством защищены 45 кандидатских и докторских диссертаций. Беседа с корреспондентом «Поиска» началась с вопроса о принадлежности знаменитого нейрохирурга к медицинской династии.
— Я родился в Москве, на территории 4-й Сокольнической больницы, строительством которой руководил мой дед Степан Павлович Галицкий, он являлся ее первым главным врачом и главным хирургом. Мой отец Николай Васильевич Коновалов был известным неврологом, вице-президентом Академии медицинских наук СССР. Врачом-инфекционистом была и моя мама Екатерина Степановна, — начал рассказ ученый.
— Как вы пришли в нейрохирургию? Ведь это не совсем родительская стезя…
— Сначала я собирался стать неврологом, потому что воспитывался в такой среде. Представьте: довоенное время, нет ни радио, ни телевидения, основные занятия интеллигенции — общение, в том числе профессиональное, чтение книг. А у нас в доме всегда собирались известные ученые, яркие специалисты. И они обсуждали больных, их истории. Для детского восприятия это было очень увлекательно: непривычные слова, загадочные названия болезней. Когда подрос и стал понимать больше, я стал ходить в НИИ неврологии, который возглавлял мой отец, на клинические разборы, и это было гораздо интереснее, чем читать хороший детектив. На меня это производило огромное впечатление, и я очень хотел этим заниматься. Но в то время это было невозможно, семейственность во врачебной среде не поощрялась, и когда я с отличием окончил Первый Московский мединститут, отец посоветовал пойти в ординатуру в Институт нейрохирургии, поскольку там была очень хорошая неврологическая школа. Я пришел на беседу к директору академику Борису Григорьевичу Егорову, с которым отец был хорошо знаком. Он рассказал, что такое нейрохирургия, какие проблемы перед ней стоят, чем предстоит заниматься, и это показалось мне интересным. Правда, первые мои впечатления от нейрохирургии были неоднозначными и даже тягостными. Операционные располагались в домовой церкви. Это огромное помещение, высоченные потолки, операционный стол, небольшое возвышение, с которого можно видеть, что происходит. И когда я впервые туда пришел, мне стало дурно. Два хирурга с шахтерскими лампочками в полной темноте заглядывали в маленькое отверстие в черепе пациента, что-то там делали, а вокруг распространялся удушливый запах горящей плоти, которую рассекали с помощью электроножа. Я чуть не потерял сознание. Но постепенно я увлекся нейрохирургией, ее исключительными возможностями избавлять людей от смертельного недуга. Пригодились мои «неврологические» знания и опыт. С тех пор уже шестьдесят пять лет я тружусь на одном месте.
— За это время в медицине вообще и вашей области особенно произошла настоящая революция. В чем главные отличия «просто» нейрохирургии от микронейрохирургии?
— Действительно, медицина меняется с сумасшедшей скоростью. Сегодня с высоты прошедших лет я и сам иногда не могу поверить, что раньше мы работали, по сути, ничего не имея. Микрохирургия в нашем институте начала развиваться в начале 1980-х годов, в мире — несколько раньше. До этого такие виртуозы, как Б.Егоров, блистательный А.Арутюнов, оперировали без микроскопа, пользуясь своим зрением, а часто просто ощущениями. Это было великое мастерство и производило впечатление, но после таких операций было много осложнений. Микрохирургия все изменила, дала врачу возможность различать структуры мозга размером в миллиметр и меньше и сохранять их, что резко повлияло на исход операции. Появились новые разделы нейрохирургии, такие как сосудистая (лечение инсультов, разорвавшихся аневризм и других сосудистых заболеваний мозга), стало возможным удалять сложные, глубинные, ранее неизлечимые опухоли. За последние десятилетия пройден колоссальный путь.
— И пионером всего этого был академик Коновалов?
— Пионером я был в рамках страны, нашего института. Нужны были особые условия, оборудование. Когда у нас, наконец, появился первый импортный микроскоп, пришлось решать сложную техническую задачу. Крепление у него было потолочным, высота операционной (бывшей церкви) составляла около шести метров, поэтому подвесить его так, чтобы с ним было удобно работать, оказалось очень непростой задачей. Мы обратились за помощью к «ракетчикам» на завод им. Хруничева, и они сделали особое крепление, которое соединяло оборудование с потолком. Так начиналась микрохирургия. В современных операционных — а у нас их десятки — стоят напольные микроскопы, не требующие фиксации.
— Чтобы появились такие операционные, нужно было построить новые помещения, замечательный 14-этажный корпус, и этим тоже почти сорок лет занимались вы…
— Не только я, весь коллектив. Директором института, впоследствии центра, я стал в 1975 году, и уже тогда ощущалась нехватка помещений. Историческое здание в 1-м Тверском-Ямском переулке, в котором тогда находился институт, было совершенно не приспособлено для медицинских целей. Строительство 14-этажного корпуса продолжалось четверть века, и к 2000 году нам удалось его полностью оснастить и запустить. Но на этом остановиться было невозможно. Пришлось расширить операционный блок, открыть очень важное отделение радиохирургии — единственное тогда в стране оснащенное самыми современными приборами. Позже была решена еще одна важная задача — создание реабилитационного центра. Больные после сложных операций, перенесшие тяжелые черепно-мозговые травмы, инсульты, сразу не поправляются — процесс реабилитации для них очень важен, часто важнее, чем лечение. Прежде условий для этого не было, а теперь такой центр для самых тяжелых больных действует в Подмосковье, близ Солнечногорска. Уверен, у него большое будущее.
— Демидовская премия присуждается по совокупности достижений, у вас она, что называется, зашкаливает. Что из сделанного вы считаете наиболее важным? И каковы сегодня позиции нашей нейрохирургии в мировом масштабе?
— Уровень нашей нейрохирургии, если говорить о мастерстве врачей, как минимум не хуже, а может быть, и лучше, чем в остальном мире, в том числе благодаря концентрации больных со сложной нейрохирургической патологией в нашем центре. Важно, что подобные центры создаются во многих регионах страны.
Что касается моих достижений и, разумеется, не только моих, самое главное — коллектив, люди, которые выросли в нашем центре. Сейчас, когда я перестал быть директором, у меня больше свободного времени, я хожу по операционным, смотрю, как оперируют больных, и поражаюсь, насколько уникальны наши специалисты, — некоторым из них нет равных. В нашем центре коллектив высочайших профессионалов, причем складываться он начал не при мне, а гораздо раньше. Это школа, создававшаяся многими поколениями, причем не застывшая, не зацикленная на прежних успехах, а постоянно развивающаяся, несмотря на все трудности и перемены, которые происходят в стране, динамично осваивающая и впитывающая все новое. И это — главная ценность, которой можно гордиться.
Материал подготовили Андрей и Елена Понизовкины, Людмила Занько
Фотопортрет работы Сергея Новикова
Нет комментариев