Беседа с профессором Наталией Гуляевой, заместителем директора и руководителем лаборатории Института высшей нервной деятельности и нейрофизиологии РАН, об одном из самых тяжелых психических недугов началась… со стихов.
— “За окнами поезда снега, как грязи и грязи как снега зимой… По белому снегу разбросаны пятна — проехали станцию “Чернь”… — цитирует Наталия Валерьевна. — Называется стихотворение “Депрессия”. Возможно, поэт и не знал точно, что она из себя представляет, но попал в точку. Это только кажется, что ее легко преодолеть: стоит, скажем, переменить обстановку, пройтись по магазинам или встретиться с друзьями… Депрессия — упадническое настроение, с которым нет сил справиться. Когда все не мило, нет желания что-то делать, а в голову лезет черт-те что. Гиппократ назвал это состояние меланхолией. Так оно и вошло во многие языки мира, и с английского переводится как грусть, но это мягко сказано.
От удручающей этой болезни сегодня страдает каждый десятый житель планеты в возрасте старше 40 лет, причем 2/3 из них женщины. Среди людей старше 65 лет она встречается в три раза чаще. Это одна из основных причин нетрудоспособности. Депрессии подвержены 5% детей и подростков в возрасте от 10 до 16 лет. Большая часть суицидов происходит на ее почве, особенно у молодежи, склонной к переживаниям. Эта болезнь века, от которой страдают миллионы, занимает второе место в мире после сердечно-сосудистых заболеваний, а у женщин становится самым распространенным недугом.
— И он практически не лечится?
— Да, скорее купируется. Многие больные всю жизнь пьют антидепрессанты. Если подобрать их с умом и точно назначить необходимую дозу, то люди чувствуют себя вполне комфортно, не боятся побочных эффектов и продолжают работать, однако избавиться от лекарств не могут. При депрессии нарушаются нормальные связи между областями и клетками мозга, изменяется функционирование разных его отделов. Мозг частично теряет способность адекватно передавать информацию — а это главное его назначение. Вызывают депрессию, подталкивают к ней стрессы, точнее неспособность человека их побороть.
Наша лаборатория многие годы изучает, как воздействие стресса отражается на работе мозга, в частности, при неврологических заболеваниях, инсульте например; как в результате “стрессорных атак” меняется пластичность мозга — его способность к адаптации, то есть изменяться структурно и функционально. Ценнейшая эта особенность помогает мозгу приноровиться к различным условиям среды, адекватно на нее реагировать и перестраиваться, компенсируя обрушившиеся на нас напасти. Благодаря пластичности мозга не нарушается равновесие различных процессов, которые идут в организме человека. На молекулярном и клеточном уровнях мозг включает защитные реакции, чтобы уберечь нас от различных невзгод, будь то неприятности на работе или сложности дома, плохая погода или падение настроения. И не обладай мозг пластичностью, люди в наше сложное время просто не выжили бы, не сумев приспособиться к действительности.
Особенно важно понять, как при патологиях мозга, которые всегда связаны с нарушениями пластичности, следует ее реконструировать — по сути, это и есть результат эффективного лечения. И чем меньше возможности пластичности, тем тяжелее человек переносит болезнь, выше опасность, что он не восстановится. Не справится мозг с нагрузками — и человек, получив психическое заболевание, делается в значительной степени неадекватным.
Мы моделировали на животных неврологические заболевания, такие как болезнь Альцгеймера, эпилепсия, разные формы стресса, депрессивные расстройства, чтобы понять, какие механизмы пластичности мозга при этом включаются, а какие не срабатывают. И здесь, считаю, нам исключительно повезло: мы работаем практически одним коллективом с превосходными клиницистами Научно-практического психоневрологического центра им. З.П.Соловьева, где проходят лечение много больных с депрессией. Даже на Западе не все университеты, располагающие клиниками, сотрудничают в таком творческом тандеме, как мы. Возможность работать одной командой с медиками нам предоставил грант Российского научного фонда. И уже четыре года мы ведем исследования вместе с клиницистами. Немало сил потребовалось, чтобы “настроить” логистику между лабораторией и клиникой, но сейчас это уже позади.
— И вы вместе помогаете больным?
— Пока нет, потому что сначала нужно понять, что происходит с мозгом. А как это сделать, если “заглянуть” в него мы не в состоянии? Поэтому моделируем различные заболевания, затем проверяем в клинике: верная модель получилась или нет, точно ли она воспроизводит болезнь? И тут же вносим изменения, добиваясь максимальной эффективности моделей. Должна признать: мы столкнулись с необыкновенно сложной задачей.
Такое тяжкое психическое заболевание, как депрессия, очень трудно смоделировать на подопытных животных. Как, спрашивается, привести нормальную крысу в подавленное состояние, а это едва ли не главный симптом депрессии? Правда, можно вызвать у нее потерю удовольствия. Известно, что крысы любят сладкое, однако в состоянии стресса перестают им интересоваться. В наших силах “обеспечить” им упадок сил на почве стресса, но что делать с такими показателями болезни, как пессимизм, чувство бесполезности и тревоги или заниженная самооценка?
Специфические “человеческие” признаки депрессии — причина сложности ее моделирования на грызунах, и мы отдаем себе отчет, что наши модели весьма приблизительны, однако позволяют воспроизвести некоторые важные симптомы, а главное, выявляют механизмы заболевания. Пока мы не можем полностью воссоздать состояние депрессивного больного, но есть показатели, одинаково “работающие” и у животного, и у человека. Например, реакция на стресс — сигнал опасности, который дает мозг, а реализует эндокринная система. По сигналу из мозга в крови человека повышается уровень адреналина, позволяющего быстро получить необходимую энергию, а затем — и стероидного гормона кортизола, который помогает восстановить организм. Так мозг обеспечивает адаптацию человека к стрессу и поддерживает нормальный уровень пластичности. Но беда в том, что такая система безопасности постепенно изнашивается — это подтверждают наши опыты на крысах.
Новое знание мы научились применять в клинике: измеряем уровень кортизола в крови, чтобы выяснить степень влияния стресса и реакцию человека на него. Но делать это сложно — и мы придумали очень простой неинвазивный метод. Поскольку кортизол накапливается в волосах, то по мере их роста (примерно по сантиметру в месяц) мы определяем содержание гормона. И чем его больше в отросших волосах, тем сильнее организм отреагировал на стресс. Это надежный показатель, и по нему легко ставить диагноз на наличие стресса в предшествующем периоде.
— Выходит, лысым нельзя поставить диагноз?
— Это почему же? Мы не ограничиваемся только шевелюрой — волосы можно брать, например, из бровей. Вообще, предложенное нами определение кортизола в волосах очень перспективно, иначе коллеги за рубежом не стали бы его совершенствовать у себя в лабораториях. Так, в большом многоцентровом эксперименте зарубежные нейрофизиологи показали, что в условиях стресса, перед инсультом в волосах человека происходит накопление кортизола. И по его уровню можно предсказать развитие деменции в результате инсульта. Иначе система работает при депрессии: по нашим данным, чем она глубже, тем меньше у человека накапливается кортизола, потому что защитная система существенно ослабла и реакция на стресс снижена.
— Вы получили интереснейшие данные. А что дальше, можно ли, например, предупреждать депрессию?
— Нет, предупредить ее нельзя: ведь человек обращается к врачу, когда болен. Другое дело лечение. Рынок антидепрессантов огромен, а механизмы действия препаратов разные. Однако теперь медики смогут, по их словам, персонифицировать действие лекарств. Исследовав волосы больного, мы установим, восстанавливается его защитная система или нет. Так наличие кортизола в волосах становится еще одним очень важным маркером депрессии, как и присутствие определенных химических соединений в крови и слюне. Это знание поможет персонифицировать лечение больных, возможно, предсказать и предотвратить наиболее тяжелые последствия депрессии. В недалеком будущем медики будут ставить диагноз пациентам по определенным, только им свойственным маркерам — не из пушки по воробьям, а прицельно выбирая препараты, а затем отслеживая эффективность лечения, добиваясь наивысшего результата. И делать это быстрее, а не месяцами наблюдая ход болезни, поскольку эффекты антидепрессантов развиваются медленно. Сейчас больной больше полагается на опыт врача, его чутье, интуицию, а “завтра”, мы надеемся, даже “заурядный” психиатр сможет назначать более эффективное лечение благодаря нашей методике.
Надо учитывать, что психические патологии есть продолжение характера больного и болезнь лишь гипертрофирует отдельные его черты, скажем, мнительность или подозрительность. Сложность и в том, что депрессия часто возникает на почве стресса, пережитого в детстве. Иногда люди верят, что все их беды происходят от детских обид, порой даже сами придумывают стрессовые ситуации. Поэтому депрессию так сложно лечить: мы знаем, что она возникла на почве стресса, но какого, когда случившегося?
— На каком уровне находятся ваши исследования? Кто кого догоняет?
— Скажу так: благодаря проекту, поддержанному РНФ, мы вышли на мировой уровень. Коллег мы не опережаем, но находимся во главе небольшой группы, занимающейся изучением депрессии. Однако не исключаю, что можем выйти вперед и не в последнюю очередь, повторюсь, благодаря тесной работе с клиникой. Это подтверждают наши публикации с описанием исследований и экспериментов, а сейчас впервые в ведущем зарубежном журнале появилась совместная с клиницистами публикация (обратите внимание — без зарубежных соавторов) о новом маркере — кортизоле в волосах. И судя по количеству просмотров, статья вызвала интерес у клиницистов и нейробиологов по всему миру. Здесь нельзя не сказать доброго слова в адрес Российского научного фонда. Впервые мы получили достойное финансирование наших исследований. Мало того что теперь лаборатория обеспечена животными и дорогими реактивами для экспериментов, приобрела современное оборудование. Едва ли не главное, что сегодня мы в состоянии поддержать наших молодых ученых, аспирантов и студентов — всего чуть больше 20 человек, а также финансируем работающих вместе с нами клиницистов и делаем это официально, без всяких ухищрений. И отдача есть — вот она, ее, как говорится, можно пощупать.
Фонд продлил срок действия гранта на два года, и теперь он заканчивается в 2018 году. За оставшееся время мы сможем исследовать такой сложный вопрос, как гендерные различия: получить ответ, почему женщины больше подвержены депрессии, чем мужчины. Интересно, что покажут эксперименты на животных. Подозреваю, что решающие факторы не имеют отношения к биологии. Стрессы, которые испытывают женщины в обществе, другие, более острые, нежели у мужчин, и практически не моделируются на животных.
Работа над грантом потребовала от нас максимальной концентрации. Нужно было строго выдерживать сроки, готовиться к выступлениям на конференциях, вовремя выдавать статьи… Считаю, нам это удается, правда, случается, что работа над проектом занимает чуть ли не все 24 часа в сутки. И еще одно немаловажное обстоятельство: союз лаборатории с клиникой привлек к ней внимание других сотрудников нашего института, и сегодня многие из них вместе, в одной команде с клиницистами, ведут фундаментальные исследования. Надо ли говорить, как это важно?
Юрий ДРИЗЕ
Фото предоставлено Н.Гуляевой
Нет комментариев