Грани ядерного взрыва. Академик Евгений Аврорин — о пользе и опасности атомной энергии.

— По документам, да, но в реальности только наполовину. Я родился в 1932 году. До войны наша семья жила в Ленинграде, но отец почти все время проводил в Заполярье, в Хибинах, в ботаническом саду, которым руководил и который теперь носит его имя (Николай Александрович Аврорин — крупнейший геоботаник, создатель самого северного в мире ботанического сада. — А.П.) Мама была почвоведом, она тоже там работала, и каждое лето мы проводили за Полярным кругом, в городе Кировск Мурманской области. Потом начались война, эвакуация, прошедшая в сложных путешествиях. Во время блокады в наш ленинградский дом попал снаряд, поэтому возвращаться особо было некуда. Моя старшая сестра поступила в Ленинградский университет, и я через три года стал студентом того же вуза.

— Так и есть. Дело в том, что поступал я на отделение строения вещества, ориентированное на атомный проект, но через год начались какие-то пертурбации в высшем образовании — его закрыли. Студентов стали перераспределять по разным подразделениям, а нашу группу, ни о чем особенно не спрашивая, перевели в университет в Харькове. Там я проучился полгода, и там мне не понравилось: слишком чувствовалась разница в уровне преподавания после хороших ленинградских лекторов. И я перебрался в МГУ. Не случайно про свое образование я говорю, что с учетом путешествий в эвакуации прошел через семь школ и три университета. Диплом делал в ФИАНе (знаменитый Физический институт Академии наук — А.П.), в отделе будущего нобелевского лауреата Виталия Лазаревича Гинзбурга. Но в аспирантуру меня не отпустили и направили в Саров, в единственный тогда ядерно-оружейный центр страны. Так я попал в отдел Андрея Дмитриевича Сахарова.

— Судить об этом не могу — никаких личных отношений у нас не было, такими вещами он никогда не делился. Но я точно могу сказать следующее. В  последнее время появились публикации о том, что он был очень расстроен после испытаний первой настоящей термоядерной бомбы в 1955 году, сильно переживал. Так вот это неправда. На самом деле он был очень обрадован хорошим результатом. Вечером того же дня собрал всех нас, участников испытаний, у себя на квартире, был очень радостный, возбужденный,  никаких угрызений совести в его глазах не замечалось. Потом, когда он писал статьи об отдаленных последствиях ядерных взрывов и даже выступал за их запрещение, возможно, угрызения и были. Но в этих статьях он давал сильно завышенные оценки, основываясь на принципе так называемого безпорогового действия радиации, который сегодня практически никем не поддерживается. Заблуждения были свойственны и ему. 

— Ну, революцией я бы это не назвал. Очень важную роль в развитии атомного оружия сыграла, как ее назвали, “сахаровская слойка”, впервые испытанная в 1953 году. А поворотным моментом стало уже упомянутое испытание в 1955-м так называемой двухстадийной атомной бомбы на принципе обжатия термоядерного горючего. В ее создание на последнем этапе свой вклад внес и я, хотя и не слишком большой: к моему приезду в Саров основное было сделано. Тем не менее вместе с моими руководителями я попал в число авторов отчета по “изделию” и получил свой первый орден — Трудового Красного Знамени. А еще в качестве поощрения нас всех, участвовавших в работе, пригласили на испытание. Причем молодым физикам-теоретикам дали место ближе всех к взрыву — начальство находилось несколько дальше. 

— Нас разместили на холме, откуда все было прекрасно видно. Расстелили большой брезент, и мы на нем лежали: стоять было нельзя — могло снести ударной волной. Смотрели на взрыв сквозь кусочки закопченного стекла —  для обычного зрения свечение было слишком ярким. Есть выражение “ярче тысячи солнц”. Не знаю насчет тысяч, но для невооруженного глаза такой блеск нестерпим, а через стекло нормально видно. Вначале стал формироваться огненный шар — настоящий, круглый, потом от выделения огромной энергии он превратился в восходящий столб горячего воздуха, втягивающий в себя пыль. И постепенно образовался атомный гриб — как он выглядит, теперь знает каждый по опубликованным фотографиям.

Дальше наше атомное оружие делалось именно по этой схеме. Конечно, были сделаны огромные усовершенствования — оно стало гораздо мощнее, миниатюрнее, изменились другие параметры (кстати, то первое изделие на вооружение не пошло в силу своей громоздкости), но принцип был проверен именно тогда.

— Да, к тому времени от саровского центра отпочковался второй институт,  тогда НИИ-1011 в Челябинской области. И я с первым “эшелоном” переехал туда. Там, на озере Сунгуль, в одном из красивейших уголков Урала, началась очень дружная работа, и в результате первые настоящие водородные бомбы были сделаны именно в нашем институте. Они встали на вооружение, а вскоре, когда Королёв сделал свою знаменитую ракету Р-7, на нее пошло наше водородное снаряжение.

Одновременно с разработкой ядерных зарядов уже тогда я занялся другими научными проблемами. В 1957 году на Новой Земле мы провели успешный физический опыт с использованием энергии ядерного взрыва. Это было очень интересно, на этом материале я защитил кандидатскую диссертацию, а потом — докторскую, посвященную вопросам термоядерной детонации и термоядерного горения. 

— Когда мы разобрались с проблемами термоядерного горения и детонации, стало ясно, что можно делать более “чистые” термоядерные заряды, то есть получать энергию, которая совсем не дает радиоактивных продуктов или дает их очень мало. Задачу решал большой коллектив, я отвечал лишь за некоторые участки. Очень важно было создать атомный заряд минимальной мощности, способный поджечь термоядерную реакцию, такую атомную “спичку” для термоядерного горючего. Затем нужно было придумать нечто вроде бересты — “растопку” — чтобы горение началось. Это мы делали параллельно с Саровым, и тут Саров нас обошел: у них “растопка” получилась лучше. А вот “термоядерными дровами” в основном занимался я. Были приняты меры, чтобы не возникало никакой дополнительной радиоактивности, потому что при термоядерном взрыве появляются нейтроны и активируют многие вещества, становящиеся радиоактивными. Тут тоже пришлось немало поработать. В результате был получен рекордный по чистоте заряд — более 98% энергии выделялись за счет термоядерного горения. Американцы также занимались этой задачей, но у нас получилось чище.

— По-настоящему широкое — нет. В конце концов наверху решили, что последствия могут быть не слишком хорошими. А вначале планировалось, что таким способом можно будет делать искусственные гавани, прокладывать каналы, вести огромные вскрышные работы различных месторождений, например, знаменитого медного месторождения на Удокане. Мало того, с их помощью предполагали осуществлять переброс северных рек в бассейн Волги, был даже проведен эксперимент с каналом Печора — Колва, прошедший — может быть, к счастью — не очень удачно, поэтому проект был заброшен.

— Ядерные взрывы в мирных целях, безусловно, применимы. Конечно, не самые большие. Сегодня можно получать мощность взрыва в сотни миллионов тонн. Для сравнения: наш заряд, о котором мы говорили, “давал” 150 килотонн тротилового эквивалента. Хорошее применение нашли меньшие заряды, можно было бы испытывать их и дальше. Так, перспективным направлением в этом смысле оказалась сейсморазведка. По территории Советского Союза было пройдено несколько профилей, на которых с помощью взрывов добывались данные о глубинном строении Земли, и геофизики говорят, что это им очень помогло. До сих пор “работает” атомный взрыв на Соликамском химическом комбинате. Там очень вредные отходы, и сначала их просто сливали в открытую водную сеть. Потом с помощью ядерного взрыва на большой глубине была создана обширная зона трещиноватости. Прошло уже много лет, и до сих пор отходы можно направлять туда — там они никому не вредят. И, наконец, вполне успешный опыт дробления руды был в Апатитах, вблизи моего родного города Кировск. В горе с красивым названием Куэльпор произвели атомный взрыв. Был раздроблен рудный куб с ребром в 50 метров — руда оказалась совершенно чистой, пригодной к использованию. Безусловно, совершенствовать эти технологии мешают прежде всего политические причины. 

— Увы, барьеров недостаточно. Прежде всего потому, что ядерное оружие в наши дни — “оружие бедняков” в отличие от более дорогой и сложной ядерной энергетики. Это вначале было невероятно трудно его создавать, а сегодня, когда все пути практически известны, чтобы стать ядерной державой, достаточно быть сколько-нибудь развитым государством со скромными ресурсами. Даже урановых месторождений не нужно — в таких масштабах необходимые материалы можно получать из морской воды, и это не будет слишком затратно. Нужно только политическое решение. Не случайно такие разные по размерам, политическому устройству и уровню развития страны, как Израиль, Индия, Пакистан, Северная Корея, уже пополнили “ядерный клуб”. К тому же за время гонки вооружений их лидеры накопили такое количество ядерных боеприпасов, которое может несколько раз уничтожить нашу планету, а это уже за пределами здравого смысла. И с этой точки зрения запрет на ядерные испытания разумен. Тем не менее с позиций научного работника атомные взрывы остаются прекрасным инструментом исследований, которым мы научились пользоваться достаточно безопасно. А в ряде случаев они просто незаменимы для человечества. В конце концов это до сих пор самый мощный источник энергии. А если взять такую проблему, как астероидная опасность, ядерное оружие — единственный способ ей противостоять. Никакой другой силы не хватит, чтобы в случае необходимости разрушить или столкнуть с траектории угрожающий Земле крупный астероид.