Трагедия трехлетней оккупации с июля 1941 по июль 1944 года Псковской области запечатлелась в собранных учеными и студентами записях как народная история, хранилище исторической правды. За более чем сорок лет экспедиционной работы в архиве ПсковГУ накопилось 113 устных рассказов о войне (не считая собственно военного фольклора – песен и частушек), которые изначально не планировались как специальная программа сбора материала. Информанты — преимущественно женщины, пережившие войну в детском возрасте, — невольно превращали любую беседу с молодыми собирателями в исповедь о военном прошлом.
В 2016 году сотрудники филологической лаборатории ПсковГУ совместно с коллегами Полоцкого университета имени Евфросинии Полоцкой издали архивные тексты в книге «Великая Отечественная война в зеркале народной речи и фольклора: Тексты. Исследования. Аудиоприложение» (Псков: ЛОГОС, 2016. 332 с.). В год 80-летия Победы материалы книги вновь стали источником размышлений.
Исследование было проведено Натальей Большаковой в соавторстве с Линой Воробьевой и Зинаидой Митченко — кандидатами филологических наук, доцентами кафедры филологии, коммуникаций и РКИ Псковского государственного университета, и опубликовано в журнале «Мир русского слова» (2025, № 1) под названием «Коммуникативные стратегии в жанре воспоминаний о войне (на материале устных рассказов псковских диалектоносителей)».
Механизм работы народной памяти оказался удивительно точен в своей избирательности. Ключевая формула псковских рассказчиков «помню — не помню» функционирует как своеобразный фильтр, отсеивающий второстепенное и сохраняющий травматически значимое. Информанты используют характерные уточнения: «помню только», «немножко помню», «этот случай помню», словно составляя каталог памяти с пометками о степени достоверности. Противоположный полюс представлен формулами «страшно вспомнить», «не хочу рассказывать», которые парадоксальным образом тоже становятся способом передачи информации.
Детская память, как выяснилось, обладает особыми архивными свойствами. Рассказчики, которым на момент оккупации было от пяти до пятнадцати лет, сохранили поразительно детальные воспоминания о конкретных эпизодах: «помню, был такой случай», «этот момент помню». Фрагментарность детского восприятия создает эффект стоп-кадров — отдельные сцены запечатлены с фотографической точностью, в то время как общая картина может размываться. Эта мозаичность оказывается более достоверной, чем выстроенные нарративы взрослых свидетелей.
Язык военных воспоминаний демонстрирует удивительную экономность средств при максимальной эмоциональной нагрузке. Псковские диалектоносители выработали особую систему эвфемизмов и недомолвок, где страшное часто скрывается за обыденными формулировками. «Немцы и латыши» становятся универсальным обозначением оккупационных сил, «увозили из деревень» — синонимом угона, насильственной отправки, «работа» — принудительного труда в Германии или Прибалтике.
Невербальная составляющая военного дискурса оказывается не менее информативной, чем словесная. Плач, вздохи, характерные жесты сопровождают наиболее болезненные эпизоды повествования, создавая дополнительный семантический слой. Информанты кладут голову на сложенные крестом руки, воспроизводя позу отчаяния матерей, или внезапно замолкают, когда эмоции блокируют речевую функцию. Эти паузы и жесты становятся полноценными элементами дискурса, несущими смысловую нагрузку.
Коммуникативная стратегия псковских рассказчиков балансирует между желанием сохранить память и потребностью защитить психику. Формула «долго можно рассказывать» соседствует с категоричным «не буду говорить», а согласие на беседу выражается не словами, а самим фактом начала разговора. Информанты часто испытывают «бессильную недостаточность адекватных средств человеческого языка», как они сами объясняют: «так не расскажешь», «не скажешь это всё», «такие ужасы можно сказать».
Историко-политический контекст накладывает дополнительные ограничения на откровенность рассказчиков. Вопросы «можно говорить?», «ты всё записываешь?», «не надо, не буду говорить» свидетельствуют о глубоко укоренившейся осторожности при обсуждении событий оккупационного периода. Эта осторожность особенно проявляется при упоминании «карательных отрядов» или случаев коллаборационизма, когда информанты предпочитают прерывать запись.
Диалектная специфика придает военным воспоминаниям особую достоверность и эмоциональную силу. Псковские говоры сохранили уникальное слово «замораживать» в значении ‘сковывать, парализовывать’: «Как вспомню... так сразу не могу, замораживает». Подобные лексические находки демонстрируют, как диалект создает более точные, чем литературный язык, инструменты для описания экстремальных состояний человеческой психики.
Региональная специфика псковского материала определяется не только языковыми особенностями, но и уникальным историческим опытом пограничья. Близость к Прибалтике отразилась в рассказах об угоне населения «в Латвию», упоминаниях латышских семей, где жили псковские дети, и особенностях взаимодействия с оккупационными силами. Эта географическая детерминированность делает псковские воспоминания ценным источником для понимания специфики войны на северо-западном пограничье.
Феномен коллективной памяти проявляется в том, что индивидуальные рассказы, собранные вместе, формируют единое повествование о войне. Местоимения «мы», «нас», «всех» указывают на осознание рассказчиками себя как носителей общего травматического опыта. Каждый информант транслирует не только личные воспоминания, но и коллективную память сообщества, превращаясь в носителя живого архива народной истории.
Методологическая ценность псковского собрания заключается в его спонтанности и непосредственности. В отличие от специально организованных интервью, эти записи возникали в естественном ходе экспедиций, что исключало заранее заданные установки и позволяло проявиться аутентичным механизмам народной памяти. Непринужденность беседы усиливала коммуникативную ценность материала, создавая условия для максимальной искренности информантов.
Псковские военные воспоминания раскрывают удивительные закономерности работы народной памяти и показывают, как живая диалектная речь противостоит забвению. В эпоху стандартизации языка и унификации исторических нарративов местные говоры сохраняют альтернативные версии прошлого, где личный опыт простых людей противостоит официальным интерпретациям, — то, что принято называть устной историей. Псковский архив военных воспоминаний представляет собой уникальную модель сохранения исторической правды через живую речь народа.
Заведующая научно-образовательной лабораторией «Социогуманитарная регионика» ПсковГУ, кандидат филологических наук Наталья Большакова также выступит с лекцией в рамках Всероссийского фестиваля «#Вместе с российской наукой», который реализуется ПсковГУ при поддержке гранта Минобрнауки России в рамках Десятилетия науки и технологий.
