Не только хранители прошлого. В музеях жарко от страстей нашего времени

2 июня 2024 10 мин.

Совместное заседание президиумов Российской академии наук и Российской академии художеств — событие не рядовое, «Поиск» о нем рассказал в №20, 2024 год (см. «Не зря есть наука и искусство»).
Вернуться к этому дню заставило выступление Михаила Пиотровского, генерального директора Государственного Эрмитажа, академика сразу двух академий — РАН и РАХ.
Михаил Борисович назвал свой доклад «Новые острые углы музейного пространства» и прямо заявил, что описываемые проблемы касаются и отечественной, и мировой культуры. А значит, на эти вызовы отвечать придется обязательно, и делать это надо обдуманно, то есть вместе.
Начал профессор с приятного — продемонстрировал ряд снимков из Зимнего дворца: вот вручение в Георгиевском зале осенью прошлого года дирижеру Валерию Гергиеву за вклад в мировое искусство и межкультурный диалог Эрмитажной премии, отныне — главной награды Международного культурного форума в Петербурге.
А мне сразу вспомнились ряд неожиданных концертов маэстро с артистами возглавляемого им Мариинского театра в марте-мае 2022 года в столичном «Зарядье». Зал радовался, а Гергиеву накануне пришлось выбирать, остаться в фаворе в Европе или с Отечеством.
Второй снимок — речной бог Илиссос — знаменитый мрамор Парфенона в том же Зимнем дворце (10 лет назад его привезли в Санкт-Петербург для демонстрации в честь 250-летия Эрмитажа). «Инициатором и организатором транспортировки шедевра из Лондона к нам в город на Неве был легендарный директор Британского музея Нил Макгрегор, — рассказал докладчик. — Недавно вышла очередная статья про парфенонские мраморы, где в безумном раздражении писалось, что “их вывозили только один раз. И куда? В Россию!”»
Действительно. И именно поэтому Пиотровский в последние годы организацию художественных выставок называет «спецоперациями». Везли эти мраморы вокруг всей Европы тайными маршрутами, чтобы никто не проведал, чтобы греки не арестовали безголового бога…
А третий снимок — пара злобных юнцов на фоне Венеры из Рокеби в Национальной галерее Лондона. Защитное стекло картины пошло грубыми трещинами от ударов противников… производства нефти. Причем тут Венера и Веласкес? Их ценят, полотно берегут, вот и накажем за это музей.

— Политические вторжения в музейную сферу идут постоянно, и совершают их не только государства — это делают толпа, зрители, общественность, — с горечью констатировал Пиотровский.
— И музеи, хранящие, изучающие, возрождающие объекты истории материальной культуры, становятся линией фронта, в их залах идет борьба за нужное кому-то решение самых разных и сложных проблем. И общемировых, и отечественных — они на самом деле сильно друг от друга не отличаются.
Разве только мы обладаем великим конкурентным преимуществом: наш философ Николай Федоров написал трактат, которого ни у кого в мире нет. Специальный трактат о музеях, который, в частности, объясняет: для того, чтобы все люди воскресли, мы должны создавать музеи, должны все собирать в музеях. Это вроде примитивно, но на самом деле совершенно блестяще — философский трактат, на котором строится в значительной мере психология музейного дела.
— Кстати, возрожден Научный совет РАН по истории мировой культуры (Пиотровский его и возглавляет — Прим. ред.), — будто вспомнив важный аргумент в споре сообщил Михаил Борисович.
— Мы будем укреплять работой совета связь науки, включая точные науки, с искусством, потому что, слава Богу, мы живем в то время, когда знаем, что картины мира строятся благодаря науке, искусству и религии. Без каждой из трех картина не полна и даже не существует. И музеи это ощущают, чувствуют. Я хочу рассказать о нескольких острых углах сегодняшнего музейного пространства.
Первый сюжет был о раскопках Херсонеса, где недавно найден героон — гробница героя-основателя города. Поскольку там строится огромный архитектурный парк, работать приходится шустро.
Героон быстро раскопали, описали и переместили на безопасную территорию — площадка, где его нашли, ниже уровня моря. Гробница — очень ценная находка, но одновременно она породила и целый комплекс проблем — спор о том, можно ли переносить археологические памятники? Можно ли вести быстрый раскоп?
Поскольку Херсонес входит в территорию современного Севастополя, там за каждым шагом следит общественность, чуть что не так — конфликт, разборки разного уровня.
А вот рассказ об опыте, накапливающемся при работе в Пальмире, заставил еще и задуматься. Там сейчас российские археологи занимаются подготовкой к реставрации Триумфальной арки, применяя для этого новейшие приемы: технические, технологические и искусственный интеллект. Все они актуальны для использования в моделях воссоздания, где каждый «камень» можно брать, передвигать и дополнять другими, не трогая, собственно, сами камни. Причем Михаил Борисович добавил, что ИИ оказалось особо интересно рисовать картины, писать стихи
и т. д., то есть творить, больше, чем вести какие-то измерения и расчеты. Какие перспективы у музеев!
А с другой стороны, судя по словам академика двух академий, музеи погружаются в общий сейчас для США и Европы тренд — культуру отмены.
«Для большинства нынешнего человечества музеи — хранилища краденого, хранилища вещей, которые не для них создавались. Музеи об этом слышат с утра до вечера, им это говорят и политики, и правые, и левые, да кто угодно, — признался Пиотровский.
— Музей считают порождением века Просвещения. Но сейчас века Просвещения для значительной части населения планеты — века колониализма.
Михаил Борисович вывел на экран работу Сальвадора Дали «Невольничий рынок с явлением незримого бюста Вольтера», спросил зал: «Знаете, почему сквозь лик философа проглядывают лица?»
И сам ответил: «Вскрылось, что у него были какие-то акции в компаниях, которые занимались работорговлей. Его памятники обливают красной краской, он — символ и просвещения, и колониализма».
Признал докладчик, что находится все больше поводов нападать на музеи. Самый любимый объект для этого — Британский музей: отдайте то, отдайте это, вещи пропадают…
А в России Эрмитаж уже несколько лет терпит упреки в том, что оправдывает… имперскую историю России. Многим она не по нраву.
— Еще очень острый угол — экспроприация. Раньше это называли «культурное заимствование», «использование культурного наследия иных стран». А теперь, когда вы демонстрируете разные элементы других культур, то это — кража культуры, — объяснял Михаил Борисович, — тем более, говорят, вы ее искажаете, используете в своих интересах и рассматриваете в своем вкусе. Музейные экспонаты уравнивают с трофеями колониальных войн, требуют вернуть. И это не только про древности. Когда
ЮНЕСКО включило в культурное наследие и нематериальные вещи, то даже споры о том, кому принадлежит такой-то узелок ковра или рецепт хумуса, оказываются в центре серьезных политических событий.
Казалось бы, обычное музейное занятие — установление страны, которой принадлежит автор произведения. Айвазовский чей: русский, армянский, украинский живописец? Сейчас, если слушающему не нравится ваше определение, то на музей, где оно прозвучало, немедленно подают в суд.
А история с заливом: Персидский он или Аравийский? Тибет является страной или его только можно называть автономной территорией Китая?
— Ну, и вершина всего этого — реституция, требование вернуть вещи на место происхождения или на место, где они прежде находились, — с горечью продолжает Пиотровский.
— И, как правило, адреса вовсе не совпадают. Музеи тоже вовсю спорят, кому что должно принадлежать, а мастера превращают спор в сюжет для своих работ.
Вот картинка с биеннале в Венеции. Шане Бара, знаменитый нигерийско-английский скульптор, построил скульптуру, посвященную как раз реституции: воспроизведенные в глине образцы того, что Нигерия требует ей вернуть (нигерийские бронзы и всякое остальное). Частично, кстати, получает вещи обратно. Таким образом, борьба за возврат культурных ценностей уже сама стала частью художественного творчества.
По мнению Пиотровского, у нас в России один из главных активистов реституции — Русская Православная Церковь. Эрмитаж находит разные способы решения острых тем с ней.
Михаил Борисович рассказал и показал фото знаменитой гробницы Александра Невского, которая находилась и частично еще сейчас находится в Эрмитаже. Много лет музей отказывался передавать ее РПЦ, но потом достиг соглашения: гробница является частью музейного фонда, но бÓльшую ее часть, наиболее выразительную, перенесли в Благовещенскую церковь Александро-Невской лавры.
Музейные специалисты за ней тщательно приглядывают, в том числе с помощью датчиков, дистанционно. «Мощи воссоединились с гробницей, и, мягко говоря, они действительно творят то, что нужно. Времена меняются, сегодня сакральное значение гробницы важнее, чем художественное», — завершил тему ученый.
А мне подумалось, как сильно меняются времена и как мощно на них воздействуют музеи. Ведь если бы не миссия Эрмитажа, не его профессионалы, переплавили бы серебро гробницы в слитки или, не мучаясь, просто продали за рубеж в смутные времена, пытаясь пополнить пустую казну страны в годы становления Российской республики.
Сотрудники великого Эрмитажа, читала я, сберегли раку, отдав вместо нее вторые экземпляры золотых и серебряных монет из музейных коллекций. Сберегли стране, миру, за что им низкий поклон.
А Пиотровский уже рассказывал другой сюжет, связанный и с реституциями, и с религией, — про последнюю эрмитажную выставку староверов-поморов. О громадной экспозиции, свидетельствующей: в России есть разные конфессии. И это — пример того, что трудные проблемы можно решать через музейную практику.
— Дискуссии, начинаясь, иногда только кажутся смешными, но на самом деле они очень серьезные, — откровенно объяснял Пиотровский.
— Один из ответов на вопрос, нужно ли хранить вещи в музее, дает наша новая экспозиция, посвященная памяти академика Николая Лихачева. Его собрание источников и выставка, посвященная истории развития письменности, показывают, для чего существуют музеи. Когда там разные вещи собираются вместе, они рассказывают совсем не те истории, о которых вели бы речь, находясь в окружении только ближайших «родственников».
Музеи, умеющие видеть картину в целом, активнее просвещают население, порой даже меняют общественное мнение. Музеи модны, в их залы ходит много людей, поэтому от музеев требуют, чтобы они выступали политически — за правительство, против правительства; чтобы ратовали, скажем, против нефти, за экологию; чтобы они снимали имена спонсоров — фирм, которые чем-то, по мнению представителей общества, провинились или проявились не там или не так… Это тоже серьезная вещь, с которой в музее приходится иметь дело.
Могут музеи и помогать изучать общество. Эрмитаж вместе с ФСИН провел большой конкурс в тюрьмах, в лагерях России. Там, по словам Пиотровского, очень много людей пытаются творить, что-то писать, вырезать…
Работы были разного уровня, но не это удивило, а то, что самой популярной оказалась рембрандтовская тема возвращения блудного сына. «И если для нас блудный сын — это прощение, — отметил ученый, — то для них это — покаяние. Вот для таких пониманий и требуется проводить подобные конкурсы».
Рассказал докладчик и о совсем свежих вызовах. О работе музеев в зоне военных конфликтов. У Эрмитажа есть этот трудный опыт, включая блокадный, есть и сегодняшний, представляющий очень важную часть его деятельности.
Последние годы сделали необходимой даже для крупных музеев замену вертикальных связей (международных) на горизонтальные в своей стране. Эрмитаж сейчас занимаемся этим в Союзе музеев России вместе с Министерством культуры, Академией наук и Академией художеств, пытаясь укрепить единство музейного пространства Отечества. Дело нужное, но непростое.
И еще Пиотровский отметил необходимость дружественного к культуре и культурным институциям законодательства. Пока оно, по словам ученого, мягко говоря, недружественное. Требуется кропотливая и последовательная работа для достижения перемен.
«Но кое-что нам все-таки удалось сделать в новой редакции Конституции, — заверил академик. — Теперь у государства прописана обязанность поддерживать культуру — раньше такого никогда не было. И еще мы хотим, чтобы оценка качества работы и успехов людей делалась по гамбургскому счету, по мнению профессионалов в сочетании с мнениями администраторов».
Стали брать на себя музеи (конечно, сильные, творческие) и градостроительную функцию. Всем известен Эрмитаж на Дворцовой площади, а вы бывали в «Старой Деревне», в фондохранилище, построенном в нынешнем веке? А там, по сути, вырастает второй Эрмитаж, да еще некоторые его экспозиции расцветают под открытым небом. Это — вклад великого музея Эрмитаж в строительство и развитие нового Петербурга.
Выходит, музеи перестают быть тихими и академичными. Через свои специальные операции они мирными средствами воюют за сохранение и российской, и мировой культуры.