Одобрение академии гарантирует эффективное использование бюджета.
В ситуации, когда от научно обоснованных решений зависят технологический суверенитет и экономическая безопасность страны, роль Российской академии наук становится особенно значимой. Сегодня РАН выдает более 80 000 экспертных заключений в год по широкому спектру задач - от фундаментальных исследований до крупных инфраструктурных проектов. Как устроен этот процесс? В эксклюзивном интервью «Поиску» вице-президент РАН Степан КАЛМЫКОВ раскрывает внутреннюю кухню главной экспертной организации страны.
– Степан Николаевич, РАН позиционируется как высший экспертный орган. Что это значит на практике? Можете ли вы сказать, что сегодня ни один крупный государственный проект в сфере науки и технологий не обходится без визы академии?
– Это действительно так, и Академия наук целенаправленно укрепляет свои позиции. Прежде всего потому, что РАН - единственная государственная организация, объединяющая ученых из абсолютно всех областей знания. Это и социогуманитарные науки, и филология, и история, и одновременно физика, химия, биология, исследования космоса, а также медицина и сельское хозяйство. Фактически наш охват даже шире, чем 13 тематических отделений самой РАН, поскольку в большой Экспертный совет, который я возглавляю, а также в наши профильные советы входят представители других государственных академий, таких как Российская академия образования, Российская академия художеств и Российская академия архитектуры.
Таким образом, нет другой структуры, которая могла бы под одной крышей собрать столь разных специалистов. С другой стороны, мы прекрасно знаем научный ландшафт страны - ведущих специалистов в институтах Академии наук, где мы осуществляем научно-методическое руководство, и в университетах. Поэтому экспертная функция РАН действительно является уникальной и в последние годы только усиливается и расширяется.
Что касается визы академии, здесь работает очень понятная логика. Когда федеральный орган исполнительной власти или госкорпорация инициирует мероприятия, связанные с наукой, будь то конкурсы в рамках субсидий или проекты по Государственной программе научно-технологического развития (ГПНТР), то сталкивается с тем, что у них внутри нет широкого и авторитетного экспертного сообщества для оценки. Поэтому закономерно, что по вопросам распределения научного финансирования они обращаются к РАН.
Конечно, инициаторы, будь то федеральные или региональные власти, в конечном счете сами принимают решение, следовать нашим рекомендациям или нет. Но в случае отклонения нашего экспертного заключения они должны взять на себя ответственность и официально подписаться под этим решением, что является серьезным сдерживающим фактором.
– Как выстраивается работа, когда для экспертизы проекта нужны усилия ученых из разных областей?
– Это как раз является прямым следствием структуры Академии наук и ее междисциплинарного потенциала. Безусловно, большинство ученых в основном работает в рамках своих тематических отделений. Однако при необходимости мы формируем рабочие группы внутри Экспертного совета, объединяя специалистов из разных областей.
Если проект сильный и получает единодушную поддержку от всех задействованных отделений, то процесс проходит гладко. Если же возникают спорные моменты, вопрос выносится на совместные совещания экспертных групп или даже на заседание всего Экспертного совета. Правда, такие ситуации случаются достаточно редко, только по действительно сложным и неоднозначным проектам.
– Бывает ли, что проект не прошел экспертизу академии?
– Конечно, и количество отрицательных заключений растет. В этом году по темам научных исследований их число достигло 12% - это значительный рост, учитывая, что в 2023-м тот же показатель составлял менее процента. В целом доля таких заключений остается невысокой, и это объяснимо: за каждым решением стоят люди, их зарплаты. Мы отдаем себе отчет, что отрицательное заключение по госзаданию может означать приостановку финансирования и, как следствие, увольнение сотрудников.
С одной стороны, это создает серьезные управленческие вызовы для руководителей институтов. С другой - для эффективного директора это становится стимулом принятия необходимых организационных решений: закрытия неперспективных направлений, объединения научных коллективов или оптимизации штата в соответствии с трудовым законодательством.
Эффект от такой экспертизы довольно ощутим: только в прошлом году отрицательные заключения, данные РАН, позволили высвободить 2,5 миллиарда рублей. И это касается только средств госзадания.
– А что насчет проектов, которые не связаны напрямую с научной деятельностью? Там отрицательные заключения бывают?
– Обычно это не отрицательное заключение всего проекта, а серьезная корректура. Яркий пример - работа над поправками к закону об охране озера Байкал. Исходный вариант документа был переписан на основе позиции научного сообщества и экспертизы РАН.
Проблема заключалась в регулировании вырубки леса. С одной стороны, сплошные рубки наносят непоправимый ущерб уникальной экосистеме. С другой - существовавшие ограничения доходили до абсурда: если дерево падало на дорогу к поселку, его нельзя было убрать, что блокировало проезд, в том числе для скорой помощи. Даже кладбище нельзя расширять, потому что это тоже связано с вырубкой каких-то деревьев. При этом накопились огромные объемы сухостоя и погибшего от пожаров леса.
Перед нами стояла научная задача - определить, какие вмешательства допустимы без ущерба для воспроизводства экосистемы. В результате многомесячных дискуссий, в которых участвовали эксперты РАН, было найдено взвешенное решение: теперь любые изменения в лесном массиве Байкальской природной территории возможны только после согласования с Академией наук. Эта работа ведется через наши профильные советы - по глобальным экологическим проблемам, по лесу и др. Эта масштабная и крайне ответственная задача под силу только ученым.
– Можно ли сказать, что новые законы в сфере науки и инноваций тоже проходят обязательную проверку РАН на «научную адекватность»?
– Как вы знаете, при Правительстве РФ работает Комиссия по научно-технологическому развитию под руководством Дмитрия Николаевича Чернышенко. Заместителем председателя комиссии по должности является президент РАН Геннадий Яковлевич Красников. Эта комиссия выполняет функции, аналогичные бывшему Госкомитету по науке и технике. Через ее рассмотрение проходят все ключевые документы - законы, подзаконные акты, стратегические документы в соответствующей сфере.
Ключевое звено здесь - Научно-технический совет (НТС) при комиссии, который также возглавляет Г.Красников. Аппаратные и экспертные функции НТС обеспечивает Российская академия наук. Таким образом, академия через НТС формирует экспертную позицию для всей комиссии. Важно подчеркнуть, что ни один документ не выносится на рассмотрение комиссии, пока не получит заключение НТС.
Сам НТС имеет разветвленную структуру - секции по различным научно-технологическим направлениям. Кураторами этих секций являются вице-президенты РАН, что обеспечивает глубокое научное наполнение экспертизы на всех уровнях.
– Есть ли запросы на экспертизу со стороны частного несырьевого бизнеса, например, от IT-компаний или биотех-стартапов?
– Такие запросы поступают, но их пока не очень много. Если сравнивать с объемом экспертиз для федеральных органов власти и по госзаданиям, это тысячи заключений, а доля частного несырьевого бизнеса остается небольшой. Значительно более активны в этом плане средний и крупный бизнес, включая госкорпорации, такие как «Росатом», «Ростех» и «Роскосмос». К примеру, программа научных исследований в космической сфере была фактически разработана в Академии наук.
Что касается стартапов, они часто работают в особых экономических зонах, например, в Сколково. Академия наук участвует в экспертных советах таких фондов и организаций. На поступающие запросы мы направляем в эти структуры тех или иных членов РАН, которые представляют там не только научную экспертизу, но и отстаивают интересы академии и государства.
– Когда запускали мессенджер MAX, РАН привлекли к его оценке?
– В случае с платформой MAX Академия наук участвовала напрямую. Сотрудники Института системного программирования им. Иванникова под руководством академика Аветисяна работали над проектом как полноценные партнеры, а не просто как внешние эксперты. Это часть нашей системной работы. У РАН налажено постоянное взаимодействие с крупными IT-компаниями, включая «Яндекс» и Сбер, в рамках Консорциума по цифровизации и искусственному интеллекту. Мы регулярно проводим совместные оперативные совещания в здании Академии наук, где представители науки и бизнеса совместно решают возникающие вопросы.
– Экспертиза РАН - это в основном реакция на запрос государства или у академии есть возможность самостоятельно инициировать какие-то проверки? Можете ли вы указать на какую-то критически важную проблему, которая требует немедленного научного анализа?
– И то, и другое. Приведу конкретный пример. Недавно встала острая задача - обеспечить бесперебойную работу системы спутникового мониторинга лесных пожаров. Проблема в том, что эта система была завязана на спутники недружественных стран, которые сейчас выводятся с орбиты. Мы активно разрабатываем собственные системы обработки сигналов, это сложные суперкомпьютерные решения, которые преобразуют сырые данные в карты, показывают динамику пожара и позволяют строить прогнозы. Но пока они не готовы. Академия наук инициировала решение этой проблемы, предложив на переходный период использовать определенные иностранные программные компоненты, чтобы не допустить разрыва в мониторинге. Если бы мы этого не сделали, то на полтора-два года страна осталась бы без этой важнейшей системы. Это пример, когда академии пришлось активно вмешаться, чтобы предотвратить критический сбой, и я лично занимался этим вопросом, хотя это и не моя прямая сфера.
– Как изменилась экспертная нагрузка на РАН за последние два года?
– Она существенно возросла, увеличилось число ФОИВ, которые приходится экспертировать, а значит, и объем работы. Если в 2024 году мы провели экспертизу 20 000 объектов, что в сумме составило около 80 000 экспертных заключений, то на 2025-й прогнозируется уже 25 000 объектов и более 100 000 заключений.
Львиная доля запросов по-прежнему связана с госзаданиями. Параллельно возросла и другая часть нагрузки - экспертиза различных проектов и программ. Хотя их количество меньше, их значимость крайне высока. Через нас проходят субсидии различных министерств, все национальные проекты, включая их паспорта и содержательное наполнение, а теперь еще и технологические проекты, которые планируется поддержать в рамках нацпроектов. Например, на днях состоялось совещание в Минпромторге России по проектам в области биоэкономики, и в ближайшее время к нам поступят на экспертизу 70 таких проектов.
– А существуют ли сферы, где экспертный потенциал РАН сегодня используется недостаточно и его необходимо наращивать?
– Здесь я бы привел в качестве примера программу «Приоритет-2030» и некоторые другие проекты, где, по мнению руководства академии, роль РАН должна быть более значимой, а ее влияние на финальные решения - более весомым.
В настоящий момент члены академии привлекаются к работе в этой программе, но выступают как частные лица, а не как официальные представители РАН, делегированные президиумом или президентом академии. В результате создается ситуация, при которой проект оказывается в определенной степени оторванным от академии.
Для нас принципиально важно, чтобы научное финансирование оставалось именно научным, а не направлялось на строительные работы. Мы полностью поддерживаем развитие инфраструктуры, включая перестройку кампусов, - это создает современную среду и центры притяжения. Однако такие проекты не должны оплачиваться за счет Государственной программы научно-технологического развития. Это должны быть отдельные целевые ассигнования. Академия наук всегда занимала и занимает по этому вопросу принципиальную позицию, и мы считаем, что она должна учитываться.
– Если бы вам нужно было сформулировать самый важный практический результат экспертной работы РАН за последний год, что бы это было?
– Наверное, это попытка проэкспертировать весь ландшафт финансирования науки. Сформировать целостную картину в этой области. Мы считаем, что все, что касается науки, должно проходить через РАН.
Речь идет не только о госзадании, но и о взаимодействии с Российским научным фондом и другими структурами. Мы должны исключить параллельные несогласованные пути финансирования, обеспечить равномерное покрытие всех научных направлений, чтобы не возникало ситуации, когда по одним темам работают сотни институтов, а другие, не менее важные, остаются без внимания.
Мы ставим целью создание прозрачной системы, где четко видно, как распределяется общий бюджет между госзаданием, РНФ, фондом Бортника, субсидиями Минпромторга и Минобрнауки. Только имея такую целостную картину, мы можем двигаться единым фронтом, а не как лебедь, рак и щука.
– Сколько вы уже по этому пути прошли?
– Большую часть, но остаются системные проблемы разного характера. Во многих научных дисциплинах, особенно узкоспециализированных, сообщества специалистов очень небольшие. В радиохимии, например, я лично знаю всех и с большинством так или иначе сотрудничаю.
С одной стороны, это дает преимущество: я хорошо понимаю уровень и потенциал каждого ученого и не ожидаю неприятных сюрпризов. Но с другой, это создает потенциальный конфликт интересов при проведении экспертизы. Ограниченность научного сообщества для нашей страны - это большая проблема.
– И как же ее решить?
– Для фундаментальных исследований, не связанных с чувствительными технологиями или вопросами обороноспособности, одним из действенных путей может стать привлечение внешней, в том числе международной, экспертизы. Например, программа мегагрантов уже продемонстрировала позитивный опыт взаимодействия с зарубежными экспертами.
Сегодня у нас есть большое и компетентное научное коммьюнити в дружественных странах, таких как Индия, Китай, государства СНГ. Там работают прекрасные научные коллективы, ведущие передовые исследования по широкому кругу фундаментальных тем. Привлечение этих специалистов к экспертной работе могло бы стать перспективным и конструктивным выходом из ситуации.
Беседовала Светлана Беляева
Обложка: https://new.ras.ru
