Вы, наверное, замечали: откроешь роман XIX века — и герои, один за другим, страдают непонятными болезнями. То чахотка, то падучая, то золотуха… Хочется спросить: что это за хвори такие? Неужели все эти причудливые названия — настоящие диагнозы, а не фантазия писателей? Оказывается, да. За каждым старинным словом скрывается реальная болезнь со своими судьбой и историей. И о некоторых из них мы расскажем в статье.
Почему в прошлом болезни часто назывались иначе?
Представьте, что человечество долгое время бродило в густом тумане, слыша звуки и видя смутные тени недугов, но не имея возможности разглядеть их истинные очертания. В этой пелене неведения болезни получали имена по тем знакам, которые они оставляли на своем пути, по тому, как выглядели со стороны. Их названия рождались из драмы страданий и точности наблюдаемого симптома. Это был язык отчаяния и пристального внимания, где недуг определялся не своей скрытой сутью, а своим видимым отражением в теле человека, его внешним, драматическим проявлением.
Например, чахотка, очень часто упоминаемая в литературных произведениях XVII-XIX веков. Авторы зачастую намеренно «заражали» своих персонажей этим заболеванием, чтобы подчеркнуть трагичность их судьбы. При этом под названием «чахотка» не всегда скрывался туберкулез, с которым мы часто ассоциируем это название сегодня. Это могли быть и эмфизема, и рак легких. Само слово «чахотка» — не медицинский термин, а целый роман, уместившийся в одно слово и рассказывающий не о причинах болезни, а о ее течении — медленном угасании, когда жизнь по капле покидает человека. В названии прочитывается аналогия с растением, медленно гибнущим без солнца и влаги.
Точно так же и «падучая» болезнь — это название-действие, короткая и страшная сцена, застигшая героя врасплох. Например, у Достоевского герои часто страдают от «падучей», то есть от эпилепсии. Так ее называли, потому что во время приступа человек падал, содрогаясь в конвульсиях.
С развитием науки туман начал рассеиваться. Путь медицине начали освещать факелы микробиологии, патологии и генетики, позволившие наконец-то увидеть не просто тень, а самого невидимого актера, разыгрывающего трагедию на сцене организма.
Когда истинная причина была обнаружена, имя болезни неизбежно менялось, смещаясь с описания внешнего эффекта на обозначение внутренней причины. Язык симптомов, полный образности и почти мистического ужаса, уступил место сухому, точному и универсальному языку причин. Это был переход от поэзии к протоколу, от метафоры к формуле.
Путь переименований — не просто смена вывесок, а летопись нашего взросления как цивилизации. Он ведет нас от мистических объяснений, где недуг был «карой небесной» или «происками нечистой силы», к рациональному пониманию законов природы. От разрозненных местных прозвищ — к единому международному языку врачей, где диагноз, поставленный в одной стране, ясен и специалисту в другой. И наконец, в наше время этот путь обрел и этическое измерение, когда старые ярлыки, оскорбляющие достоинство больного, стираются и заменяются на бережные и уважительные определения. Таким образом, эволюция названий болезней — история о том, как человечество шаг за шагом училось не только называть своих невидимых врагов, но и понимать их, а вместе с этим понимать и самого себя.
От «грудной жабы» до «антонова огня»
1. Грудная жаба
Когда в старинных романах или врачебных записях XVIII-XIX веков мы встречаем слова «грудная жаба», сразу возникает жуткий, почти мифический образ – словно невидимая тварь садится на грудь, давит и не дает вдохнуть. Люди описывали это чувство как внезапное удушье, сжимающую боль за грудиной, жар и предчувствие смерти. Никто тогда не знал про кислородный голод сердечной мышцы, спазмы сосудов и атеросклероз. Болезнь объясняли по ощущениям – «будто жаба давит сердце».
Сегодня этот образ мы переводим на язык медицины как стенокардию, которая является проявлением ишемической болезни сердца, когда сердцу не хватает кислорода. Но для современников Тургенева, Гончарова и Чехова это была не просто медицинская загадка, а символ старости, тревоги, душевной тяжести. У Куприна, например, подобные приступы часто мучают пожилых помещиков: «Дышать ему очень трудно было; что-то такое делалось у него с легкими или с сердцем, – кажется, была грудная жаба» (прим. ред.:А. И. Куприн, рассказ «С улицы»).
2. Золотуха
На слух слово «золотуха» звучит почти нежно, как что-то безобидное но за этой мягкостью скрывалась болезнь бедности и страдания. В старинных медицинских описаниях XVIII-XIX веков «золотухой» называли недуг, от которого чаще всего страдали дети из бедных семей: опухали шейные лимфоузлы, на коже появлялись воспаления, гнойнички и корочки желтоватого цвета — словно кожа покрывалась «золотом». Отсюда и пошло название. Причины болезни часто связывали с образом жизни: сырость жилищ, плохое питание, холод, общая ослабленность организма. Впрочем, были среди страдавших золотухой и дети из семей вполне благополучных. Например, великого русского поэта Михаила Лермонтова в детстве возили на кавказские воды именно для того, чтобы избавить от «золотухи». Имя поэта до сих пор носит один из источников целебной воды, расположенный в регионе Кавказских Минеральных Вод, в городе Железноводске. Есть упоминание об этой болезни и в его произведениях, например в романе «Герой нашего времени» говорится о золотухе как о детской болезни: «Два гувернера со своими воспитанниками, приехавшими лечиться от золотухи, стояли на скале».
Сегодня врачи, скорее всего, увидев симптомы «золотухи», заподозрили бы у больного экссудативным диатез. В прошлом же под этим названием мог скрываться и туберкулез кожи.
3. Антонов огонь
Уже одно название — «антонов огонь» — будто дышит древним страхом и суеверием. Начиная с X века в хрониках появляются упоминания о загадочной и ужасной болезни — «скрытом огне», который будто вспыхивал внутри тела, пожирал плоть и лишал людей жизни. Средневековые летописцы описывали ее как карающую силу. Так, хронист Сигеберт из Жамблу (прим. ред: совр. бельгийская провинция Намюр) писал об эпидемии 1090 года в Западной Лотарингии: «Многие гнили заживо под действием “священного огня”, пожиравшего их изнутри; почерневшие, как уголь, конечности приходилось отрезать, люди умирали жалкой смертью, а те, кого она пощадила, были обречены на еще более жалкую жизнь с ампутированными руками и ногами».
Люди верили, что спастись можно только чудом — прикосновением к мощам святого Антония, покровителя всех страждущих от «горячки». В его честь болезнь стали называть «антоновым огнем». Позже даже появился орден святого Антония, монахи которого ухаживали за больными и прославились своими исцелениями. Любопытно, что этот орден существует и сегодня — как напоминание о времени, когда вера и страх перед «огнем изнутри» шли рука об руку.Сегодня медики объясняют этот загадочный «огонь» вполне рационально: под этим названием скрывалась болезнь эрготизм, или отравление спорыньёй — грибком, поражающим рожь. В Средние века рожь была одной из самых распространенных культур в Европе — от Франции до Руси. Ее любили за неприхотливость: она росла даже на бедных почвах, не требовала особого ухода и почти не страдала от вредителей. Хлеб изо ржи был основой рациона простого народа. Однако в холодные и сырые годы урожай часто поражала спорынья — паразитический грибок, который незаметно превращал зерно в яд. Когда из такого зерна пекли хлеб, людей поражал эрготизм — страшная болезнь, вызывавшая судороги, галлюцинации и гангрену. Кстати, в литературе под названием «антонов огонь» нередко фигурирует и гангрена другой этиологии, например, начавшаяся в результате заражения крови при ранении. Это еще раз напоминает нам о том, что в прошлом, давая названия болезням, прежде всего обращали внимание на симптомы.
4. Падучая болезнь
В старину «падучая болезнь» пугала не только тех, кто болел ею, но и тех, кто становился ее свидетелем. И немудрено. Еще недавно, казалось бы, здоровый и благополучный человек вдруг падал без сознания, бился в судорогах, захлебывался воздухом — и все это происходило внезапно, посреди улицы, на базаре, в церкви. Люди не понимали, что происходит: казалось, будто человека «поверг злой дух» или на него нашло некое наваждение. Отсюда и название — падучая, то есть болезнь, при которой человек внезапно падает.
Сегодня мы знаем, что это эпилепсия — хроническое заболевание нервной системы, при котором происходят краткие сбои в работе мозга. Но тогда медицина не могла этого объяснить, и болезнь окружала аура мистики и страха. Больного часто сторонились: считали, что он «одержим», что его нельзя трогать или даже смотреть в глаза во время приступа. В то же время к таким людям относились и с жалостью — ведь недуг считался посланным свыше, почти как крест, который нужно нести.
В русской литературе «падучая» встречается нередко. Вспомним князя Мышкина из романа Достоевского «Идиот» — его болезнь не просто медицинский диагноз, а часть характера, отражение внутренней чистоты и страдания. Для Достоевского, который сам страдал эпилепсией, эти приступы были моментами между жизнью и смертью, между тьмой и озарением. Так страшная «падучая болезнь» из народного поверья превратилась в литературный символ — границы между телом и душой, безумием и святостью.
5. Чахотка
Само слово «чахотка» происходит от глагола «чахнуть» — увядать, терять силы. Болезнь будто медленно «высушивала» человека изнутри: лицо становилось бледным, щеки – неестественно розовыми, глаза блестели лихорадочным светом, а дыхание становилось все слабее. Тогда никто не знал о палочке Коха, открытой лишь в 1882 году, поэтому болезнь воспринимали не как инфекцию, а как загадочную, почти поэтичную участь.
Сегодня мы называем чахотку туберкулезом легких. Но в XIX веке она стала не просто диагнозом, а символом утонченной, трагической красоты и обреченности. Герои и героини, пораженные этим недугом, будто сгорали не только физически, но и духовно. В «Даме с камелиями» Александр Дюма-сын сделал чахотку частью образа Маргариты Готье — женщины, слишком чувствительной для грубого мира.
6. Сухотка
Если чахотка считалась болезнью легких, то сухотка была понятием куда шире. Так в старину называли любой недуг, который медленно сушил человека, истощал тело и силы. Люди говорили: «жизнь сохнет изнутри» — словно невидимое пламя медленно выжигает плоть. Болезнь не имела точного медицинского объяснения: ее связывали и с долгими хворями, и с бедностью, и с тяжелой судьбой.
Сегодня под сухоткой могли бы скрываться туберкулез, кахексия (крайнее истощение организма), анорексия либо также хроническое заболевание нервной системы, проявляющееся в поражении спинного мозга на почве сифилиса, при которых человек буквально «тает» на глазах. Но в XIX веке это слово было не просто диагнозом — оно стало поэтической метафорой внутреннего выгорания.
Интересно, что слово «сухотка» встречается в произведении «Конёк-Горбунок» Ершова:
«Всем бы, кажется, красотка,
Да у ней, кажись, сухотка:
Ну, как спичка, слышь, тонка,
Чай, в обхват-то три вершка».
Тем не менее это не помешало Ивану в конце сказки жениться на царь-девице.
7. Гусарский насморк
На первый взгляд — звучит почти шутливо: ну что за болезнь у бравых офицеров может быть, кроме простуды? Но за этим ироничным названием скрывалась вовсе не простуда, а венерическая инфекция — чаще всего гонорея.
Название появилось в XIX веке, когда слова «сифилис» или «гонорея» было неприлично даже произносить. В светском обществе предпочитали говорить намеками — особенно о болезнях, связанных с «веселой жизнью». Так и родилось выражение «гусарский насморк» — иронический эвфемизм, которым прикрывали неприятную правду: офицер или щеголь подхватил болезнь «от любви».
Почему именно «насморк»? Все просто — болезнь сопровождалась гнойными выделениями, а в народном воображении это походило на «простуду не того места». Слово прижилось — ведь звучало забавно, почти безобидно. Хотя с медицинской точки зрения все выглядело куда менее романтично. Гонорея, если ее не лечить, приводила к воспалению, бесплодию и хроническим болям. Но в ту эпоху болезнь стыдливо скрывали — лечились тайно, обращаясь к аптекарям или знахарям.
8. Кликуша
Слово «кликуша» сегодня звучит почти как ругательство, но когда-то это был настоящий медицинско-мистический диагноз. Так называли женщин, которые впадали в истерические припадки: кричали, бились в конвульсиях, произносили пророчества или «нечеловеческие» звуки. В народе верили, что в них «вселился бес» или что они «кричат по велению святого». Отсюда и название — кликуша, от слова «кликать», то есть вопить, звать.
В России XVII-XIX веков кликуши были частью религиозно-бытовой культуры. Их могли привозить в монастыри, чтобы «изгнать нечистого духа» молитвой и святой водой. Иногда к ним относились со страхом, иногда — с жалостью: ведь женщина считалась скорее одержимой, чем больной. У врачей же тогда еще не было понятия истерии в современном смысле, и граница между медициной и мистикой оставалась зыбкой.
Кликуши упоминались и в литературе. Достоевский через образы одержимых женщин в своих произведениях показывает, как фанатизм и вера в «чудо» граничат с психическим расстройством. Для писателей кликуша была не просто больной — она становилась зеркалом народной души, где переплетаются страх, вера и безысходность.
9. Водянка
В старину слово «водянка» обозначало вполне узнаваемое страдание — накопление жидкости в организме. Люди замечали, как тело начинает опухать, живот раздувается, лицо становится бледным и одутловатым. Казалось, что человек буквально «наливается водой».
Причины такого недуга долго оставались тайной. В XVIII-XIX веках врачи и знахари объясняли его «порчей крови», «слабостью печени» или «расстроением соков». Лечили как могли: ставили пиявки, давали мочегонные отвары, заставляли больного «потеть», чтобы изгнать лишнюю влагу. Сегодня мы знаем, что за «водянкой» могут скрываться тяжелые болезни сердца, почек или печени — те, при которых нарушается баланс жидкости в организме.
Для людей прошлого водянка была напоминанием о том, что тело — хрупкий сосуд, который может в любую минуту «переполниться». А врачи тех времен, не зная настоящих причин, видели в ней загадку природы и судьбы, за которой стояла какая-то непостижимая «влага жизни», вышедшая из-под контроля.
10. Весенница
Несмотря на ласковое и почти поэтичное название, весенница была болезнью тяжелой и опасной. В старину этим словом называли цингy — недуг, возникавший чаще всего весной, когда люди, особенно в северных регионах, месяцами питались однообразной, бедной витаминами пищей.
Зимой рацион крестьянина состоял из каши, хлеба и соленых продуктов, а свежих овощей и трав не было вовсе. Весной, когда организм истощался после долгих холодов, появлялись первые симптомы: кровоточивость десен, шаткость зубов, слабость, бледность, синяки на теле без причины. Казалось, что человек «вянет, как трава без солнца» — отсюда название болезни, будто природа просыпается, а человек, наоборот, чахнет.
В литературе и старинных медицинских записях весенницу упоминают как болезнь моряков, крестьян, путешественников — всех, кто долго лишен свежей пищи. В дневниках XVIII-XIX веков можно встретить строки: «страдает весенницею», «припухли десны», «на теле пятна».
Таким образом, весенница — это старинное название цинги, болезни нехватки свежей зелени, солнца и жизни.
****
Понимание старинных медицинских названий важно не только для врачей, но и для тех, кто изучает литературу и историю. Для литературоведов это ключ к смыслу текстов — ведь за словами «чахотка» или «падучая» скрываются не просто болезни, а судьбы и символы эпохи. Историкам медицины старые термины помогают проследить, как менялись представления о теле, душе и болезни. А переводчикам знание этих понятий нужно, чтобы точно передавать дух времени и не потерять оттенков смысла. Понимая язык старых диагнозов, мы лучше слышим живой голос прошлого.
Автор текста Анастасия Будаева
Изображение на обложке: Ai-genereted
