Илья Бозо. Рецепт успеха  

Заведующий отделением челюстно-лицевой и реконструктивно-пластической хирургии Российского научного центра хирургии им. академика Б.В. Петровского, кандидат медицинских наук, лауреат премий «Технопрорыв» и ряда других наград  рассказывает корреспонденту портала «ПОИСК» о том, как эффективно вести научную работу и все успевать…

- В детстве Вы боялись идти к зубному?
- Боялся. Как и у всех, кто жил в советское время и в 1990-е годы, когда стоматология все еще была «советской», у меня с ней связаны не самые приятные ассоциации. Помню из детства, как удалялись молочные зубы: без обезболивания или под новокаином, который не очень хорошо справлялся. В общем, у меня от стоматологии тоже осталась небольшая детская травма

- А как получилось, что Вы решили поступать в медицинский институт?
- С детства у меня почему-то отложилось в голове слово «хирург». Всякий раз, когда меня спрашивали, кем я хочу стать, я отвечал: «Хочу стать хирургом!» – на тот момент толком не понимая, что это такое.

- Но как же слово «хирург» проникло в Ваше подсознание? Может быть, был какой-то образец для подражания?
- Совсем нет. В семье с медициной была немножко связана только бабушка, которая по специальности была фельдшером и работала на санэпидемстанции, травя всяческих вредителей. Но я помню бабушку уже в сознательном возрасте, начиная с 6-7 лет, а история с «хирургом» – более ранняя. Может я узнал это слово из какой-то детской книжки, которую мне читали взрослые, или какая-то игрушка у меня была... А второй фактор, определивший мой выбор – склонность к естественным наукам, а именно к биологии и химии, которая проявилась в школе. Хотя все дисциплины давались мне более-менее легко, но к этим двум был особенный интерес.

В старших классах, когда пришло время выбирать профессию, альтернатив у меня было немного. Я жил в маленьком городке Кувшиново в Тверской области, фактически – поселке городского типа на 10 тысяч жителей, рос в семье учительницы музыки. Так что особо и больших возможностей в плане поступления в ВУЗ не было, в основном по финансовым причинам.

Поэтому в первую очередь я рассматривал военные учебные заведения, но с дополнительной гражданской специальностью, чтобы получить сразу двойное образование: военное и гражданское. Вот такая была хитрая мысль. Думал и про Санкт-Петербургскую Военно-медицинскую академию им. С.М. Кирова, и про Ярославский военный финансово-экономический институт. Но военно-экономическая специальность предполагала совершенно иной уклон – математический, так что я с моим интересом к естественным наукам в итоге все же сделал выбор в пользу медицины.

- Наверное, в каждом вузе есть свой «предмет отсева», которым пугают студентов. Каким был у Вас этот предмет и как Вы с ним справлялись?
- Военно-медицинская академия – это серьезное учреждение, все дисциплины были нелегкие. Но я помню, что у нас была студенческая поговорка: «Сдал анатомию – можешь лениться, сдал фармакологию – можешь жениться». Вот эти две дисциплины изучались на первых трех курсах и были самыми жесткими с точки зрения освоения и сдачи экзаменов.

- Нужно было знать наизусть названия всех органов на латыни?
- Не только. Проблема не столько в органах, сколько в их строении, элементах. Нужно было знать каждую дырочку, каждый канал, каждую бороздочку – словом, каждую мельчайшую деталь от костей до кожи вместе с латинским названием. Если бы мне сейчас пришлось сдавать тот экзамен по анатомии, я бы его не сдал. Да кого был вы ни взяли, любого доктора или хирурга – никто не будет знать анатомию так, как он ее знал при сдаче экзамена. Практикующий врач хорошо знаком с анатомией в рамках той специальности, которую он освоил, поскольку постоянно имеет дело именно с этим разделом. Но, будучи челюстно-лицевым и пластически хирургом, я, например, теперь уже не знаю досконально анатомию головного мозга – просто потому, что не работаю с этим постоянно.

То же самое и с фармакологией. Это огромное количество препаратов, классифицируемых по группам, и каждый из них нужно знать по названию вместе со всей инструкцией. Кроме того, нужно было запомнить, как эти препараты взаимодействуют друг с другом, все нюансы механизмов действия и так далее.

- Получается, что медику учиться сложнее, чем практиковать?
- Дело не в этом. Просто задача образования - дать вам в профессии максимально надежный фундамент. Вы сидите, тратите бессонные ночи на заучивание того, что в дальнейшем вам поможет, пригодится, предполагая, что интуитивно вы эти навыки и умения извлечете из памяти в необходимой ситуации. И это в хирургии совершенно точно работает. Я думаю, что и в других отраслях так же. Сколько этой зубрежки было в анатомии! Но зато теперь все понимаешь, все знаешь, все делается автоматически: нужные знания лежат на поверхности, не нужно книжки читать перед каждой операцией.

Изображение: Freepik

- Поддерживаете ли Вы связь с сокурсниками и следите ли за тем, как складывается их карьерный путь?
- Конечно. Изначально нас было примерно 100 человек, а выпустилось около 60. Не могу сказать, что я плотно общаюсь со всем курсом, но у нас есть до сих пор тематические чаты, иногда происходят встречи выпускников. То есть связь друг с другом мы поддерживаем. Для Военно-
медицинской академии это особенно релевантно, потому что учебный процесс организован там особым образом. Обычно в гражданских институтах студенты вместе сидят на занятиях, может быть, вместе проводят время после пар, но потом расходятся, живут порознь. А в любом военном ВУЗе первые несколько курсов – казарменные, и студенты живут вместе. По большому счету, они несут военную службу: не могут выходить в город, разве что в увольнительные, носят военную форму... Все это сплачивает коллектив, причем неизбежным образом: хочешь-не хочешь, в течение первых двух лет сплотишься. А в дальнейшем начинаются неказарменные курсы, положение учащихся становится более свободным, они могут расселяться как им угодно, но первоначальный задел, какое-то ощущение братства все равно остается.

- Почему Вы перешли из Военно-медицинской академии им. Кирова, где учились на факультете подготовки врачей для ракетных и сухопутных войск, в Московский государственный медико- стоматологический университет им. А.И. Евдокимова ( ныне Российский университет медицины)?
- Так сложилось в силу объективных обстоятельств. Шесть лет в Военной академии дают общие знания, мы получаем специальность «лечебное дело». Дальше идет интернатура, где необходимо выбрать одно из двух направлений медицины: терапию или хирургию. А после интернатуры уже нужно было определиться с конкретной областью. На протяжении первых 6 лет обучения у студента есть возможность познакомиться со всеми специальностями. У нас были модули по каждой из них, хоть и небольшие. Этого было достаточно, чтобы составить представление. Я прошел многие разделы хирургии, присматриваясь к ним и оценивая, хочу я этим заниматься или нет. В мой «лист намерений» сначала попали два варианта: челюстно-лицевая хирургия и травматология/ортопедия. А на старших курсах я уже окончательно решил, что хочу пойти на челюстно-лицевую хирургию.

Но когда я заканчивал Академию в 2011 году, запускались реформы в военном ведомстве. Одним из следствий этих реформ было сокращение некоторых военных специальностей. В частности, челюстно-лицевая хирургия вышла за рамки военного ведомства, и после 2011 года уже нельзя было стать военным челюстно-лицевым хирургом. А у меня на почве уже сформированных на тот момент научных интересов было четкое желание уйти именно в эту область. При этом на другой чаше весов стоял уход с военной службы на гражданскую стезю, и мне на это пришлось пойти, так как только таким образом передо мной открывалась дорога к той специальности, которая меня интересовала и в которой у меня уже была наработана какая-то научная база. Так что пришлось увольняться и поступать в интернатуру в «Третий мед», который теперь называется Российским университетом медицины.

Илья Бозо на Конгрессе молодых ученых (Сочи, 2021 год). Изображение: Евгений Реутов/Фонд Росконгресс

- Вот Вам принесли кипу бумаг, с которыми Вам предстоит разобраться, и это как раз подводит нас к следующему вопросу интервью: какую часть в работе врача составляет бумажная волокита и как Вы с ней справляетесь?
- Не могу сказать, что моя работа сильно забюрократизирована. Я занимаю должность заведующего отделением челюстно-лицевой и реконструктивно-пластической хирургии, поэтому у нас довольно широкий профиль специальностей: и челюстно-лицевая хирургия, и пластическая хирургия, в том числе кистевая. Наше отделение организовано на базе Российского научного центра хирургии им. академика Б.В. Петровского – одного из крупнейших федеральных учреждений с большим перечнем направлений деятельности не только в клинической практике, но также в образовательной и научной сфере. В состав организации входят три крупных научно-клинических центра, несколько научных институтов, референс-центров, учреждений медицинской реабилитации и даже целый медицинский университет. У нас очень компетентные врачи, в частности, в моем отделении, поэтому мне не приходится вычитывать каждую запятую в истории болезни. На первых порах, когда мы набирали новых специалистов в отделение, мне нужно было вводить их в курс дела, объяснять, так сказать, «политику партии» в плане оформления документов и уделять этому больше времени. Но сейчас эта бумажная работа хорошо отлажена, и это значительно упрощает весь процесс. Вот эта кипа бумаг – истории болезни. Конечно, мне нужно с ними ознакомиться и подписать. Хотя их тут несколько десятков, это занимает не очень много времени, поскольку мне уже не нужно проводить работу над ошибками по каждому документу.

- Вы регулярно участвуете в научных конференциях, не раз выступали с докладами на Европейском конгрессе Tissue Engineering and Regenerative Medicine. Что дает ученым участие в международных форумах?
- Участвовать в тематических научных конференциях и мероприятиях научного толка, связанных с твоей отраслью, крайне важно для врача. В медицине ты либо развиваешься, либо из нее уходишь. Медицина постоянно идет вперед, и в этом бурном течении просто не получится стоять на месте. Тебя либо снесет на бережок, либо ты плывешь вместе с течением, либо ты сам задаешь его направление. Участие в таких научных мероприятиях - как раз один из факторов развития. Во-первых, это возможность рассказать о своих научных достижениях, сопоставить свои исследовательские проекты и результаты с системой координат международного уровня. Понять, занимаешься ли ты чем-то важным, нужным, находящимся в тренде, или тратишь время на то, что за десять лет до тебя уже сделали, так что об этом можно было просто в книге прочитать. Участие в научных конференциях позволяет объективно себя оценить в этом плане. Во-вторых, это позволяет запастись какими-то идеями. Как правило, конференции носят межотраслевой характер. Это очень полезно, потому что наблюдения за разными специалистами, которые делятся своим опытом, часто наводят на какие-то новые мысли на стыке различных специальностей.

Наконец, конференции важны в плане нетворкинга. Участвуя в них, мы узнаем, кто чем занимается, у кого можно поучиться чему-то, с кем можно запустить какой-то совместный научный проект. Конференции в этом смысле позволяют ориентироваться в научном пространстве. Наука в любом случае – дело общечеловеческое, поэтому мероприятия международного масштаба более ценны, чем локальные. Долгое время конференция Tissue Engineering and Regenerative Medicine, на которой я выступал ежегодно, была одной из регулярных конференций, которую проводит соответствующее международное общество. Этому мероприятию уделялось особое внимание, прежде всего потому, что оно близко к сфере научных интересов нашей исследовательской группы, а также близко к челюстно-лицевой и пластической хирургии. В общем, для нас это было очень важно . Каждый год они проводят локальные конгрессы: европейский, азиатский, американский, и раз в три года – международный. Мы во всем этом очень плотно участвовали до недавних событий, а теперь уже – с меньшей регулярностью, с учетом некоторой географии. Но это была не единственная важная конференция. Помимо нее также были конгрессы Европейской и Международной ассоциаций черепно-челюстно-лицевых хирургов и ряд других мероприятий.

Илья Бозо на Конгрессе молодых ученых (Сочи, 2021 год). Изображение: Евгений Реутов/Фонд Росконгресс

- Как формулировались и развивались Ваши научные наработки благодаря подобным мероприятиям?
- С 2011-2012 годов мы развиваем научное направление по разработке ген-активированных материалов для регенерации тканей, в первую очередь – для костной, во-вторых – для мягких тканей: кожа, слизистые оболочки и т.д. Фактически, речь идет о матрикс-опосредованном варианте генной терапии, которая сейчас в тренде, на острие науки и биотехнологий, и, конечно же, ей уделяют большое внимание на научных конференциях. Проводятся секции и отдельные конгрессы, целиком посвященные генной терапии. Это позволяло (и до сих пор позволяет) нам понимать, кто чем занимается в рамках нашей отрасли по ген-активированным материалам, мы знакомы со всеми специалистами в этой сфере, от Ирландии до Азии и Америки. Пару раз мы организовывали краткосрочные коллаборации (например, с коллегами из Австрии и Великобритании), и нам удалось достичь определенных результатов. Был даже прецедент, когда в рамках конференции по регенеративной медицине мы сами устраивали секцию, посвященную генной терапии.

- Премия «Технопрорыв 2021» – это награда за Ваши разработки в этой области?
- В том числе. Это исследование началось как раз в 2011 году. Его запустила коммерческая компания, которая называлась на тот момент «Институт стволовых клеток человека», потом она переименовалась в «Артген». В 2011 году был зарегистрирован замечательный препарат «Неоваскулген» – это был первый в России и третий в мире геннотерапевтический препарат. Он представляет собой кольцевую молекулу нуклеиновой кислоты, в которой есть всего один ген, кодирующий белок, отвечающий за формирование сосудов. На научном языке этот белок называется сосудистый эндотелиальный фактор роста (VEGF), и ген, кодирующий VEGF, как раз и включен в молекулу плазмидной ДНК этого препарата.

Когда препарат вводится, например, в мышцы ног человека, страдающего хронической ишемией нижних конечностей, эти молекулы поступают в клетки, которые таким образом получают дополнительную копию гена VEGF. Этот ген изначально уже содержится в наших клетках, и они выполняют свою функцию, формируют сосуды, но дополнительная копия позволяет ускорить процесс, превращая клетки в эдакие «биореакторы» этого терапевтического белка. Так что после введения препарата клетки в течение двух недель будут активно продуцировать дополнительное количество VEGF. Повышенная концентрация белка вызывает основной терапевтический эффект – заставляет сосуды формироваться в нужной зоне в необходимом количестве.

Так вот, в 2011 году у разработчиков, в число которых входил и я, возникла идея использовать плазмидную ДНК с геном VEGF для регенерации других тканей. В первую очередь, конечно, мы подумали о костной ткани, поскольку нормальная регенерация костей без активного кровоснабжения просто невозможна. Проблема была в том, что в кость (в зону перелома или какого-то дефекта, где утрачена часть костной ткани) раствор просто так не введешь. Тогда мы придумали объединить действие этой молекулы с уже известной на тот момент технологией регенерации костной ткани. Принцип этой технологии следующий: в зону костного дефекта помещается специальный материал, и он, как строительные леса, направляет формирование кости. Такая методика используется уже довольно давно. Наше же нововведение состояло в том, чтобы взять этот матрикс и навести на него молекулу плазмидной ДНК с геном VEGF, придав ему дополнительную способность – стимулировать формирование сосудов в области перелома или костного дефекта.

Общая концепция ген-активированного материала – комплекса, включающего в себя некий матрикс и молекулы нуклеиновых кислот – возникла еще в 1990-е годы и активно развивалась в мировой науке. Мы не изобретали новое направление, но мы внесли свой вклад, адаптировав существующий препарат под технологии ген-активированных материалов. Для этого потребовалось понять, как совместить эту молекулу с твердым матриксом, как сделать так, чтобы молекула высвобождалась с нужной кинетикой, в нужном количестве, в нужное время и так далее. Мы были первыми, кто стал развивать это направление в России, и нам даже удалось вдохновить другие научные коллективы тоже заниматься ген-активированными материалами. На настоящий момент в этих коллективах, уже независимо от нас, защитили не одно диссертационное исследование. Но в 2011 году все это было совершенно неизведанной областью в отечественной медицине. На определенном этапе нашей работы возникли технологические сложности: наши исследования разворачивались не просто в области генной терапии, а на стыке с материаловедением. Своих материаловедческих компетенций у нас на тот момент не было. Мы могли либо нарабатывать их самостоятельно, потратив на это какое-то длительное время, либо найти партнеров, сведущих в этой области. Собственно, так и осуществляются все сложные разработки – в коллаборации. В такую работу, как правило, вовлечен не один коллектив – это целая сеть партнеров.

Итак, проверив множество матриксов, мы в итоге нашли тот, который подходил для наших целей – матрикс на основе октакальциевого фосфата, который использовался для нашего первого продукта. Этот матрикс разработала научная группа В.С. Комлева, специалиста в области биоматериалов, нынешнего директора Института материаловедения РАН. С тех пор у нас установились довольно прочное и плодотворное сотрудничество. Когда все фундаментальные сложности уже были разрешены, мы начали вести разработки в более прикладном аспекте. На последующих стадиях, когда мы вышли за рамки лабораторных исследований и перешли к экспериментам с животными, к нам подключились новые партнеры. Среди них были и члены нынешнего руководства Российского Научного Центра Хирургии им. академика Б.В. Петровского (РНЦХ). Мы также активно находили специалистов через нетворкинг – это к вопросу о том, чем полезны конференции. В частности, очень полезной оказалась научная конференция по регенеративной медицине, организованная совместно с Институтом стволовых клеток человека (ИСКЧ) под  председательством Артура Александровича Исаева, основателя ИСКЧ, и Константина Валентиновича Котенко, который в последующем стал академиком РАН и директором РНЦХ им. Петровского. Каждый из этих кирпичиков был очень важен.

В 2015-2017 годах разработка перешла на этап клинических испытаний, а также мы запустили процесс регистрации нашего изобретения в качестве медицинского продукта. Клинические исследования проводились в «Третьем меде» на кафедре челюстно-лицевой и пластической хирургии, которой руководит профессор А.Ю. Дробышев. В исследовании участвовали порядка 20 пациентов, все результаты были положительные. И в итоге ценой всех этих усилий прохождения длительного пути с участием очень большого количества разных научных коллективов, которые были вместе интегрированы в общую работу, в 2019 году мы смогли зарегистрировать наше изделие – первый в мире ген-активированный материал для регенерации костной ткани. Уже несколько лет технология успешно применяется в стоматологии, травматологии и ортопедии, челюстно- лицевой хирургии и даже в лор-хирургии. Успешно пролечены уже порядка 4000 пациентов.

Сейчас мы активно внедряем этот продукт в клиническую практику на территории России. Кроме того, мы успели убедиться в эффективности данной технологии не только применительно к костной ткани. Можно использовать другой матрикс или другую нуклеиновую последовательность, адаптируя продукт к другим целям. Поэтому сейчас у нас в разработке находится целая линейка ген-активированных материалов. Мы готовим препараты в различных формах: инъекционные, гелевые, в виде мембран, а также блоков, изготовленных с использованием трехмерной печати. Эти препараты предназначены для самых разных вариантов костной пластики, а также для регенерации мягких тканей. Сейчас все они находятся на разных стадиях разработки, некоторые из них уже приближаются к этапу клинических испытаний.

Илья Бозо - лауреат премии Правительства Москвы молодым ученым в 2023. Изображение: https://www.ckbran.ru

- Вы начали работать над этим проектом еще будучи студентом интернатуры. А второе место в «Конкурсе на лучшую инновационную медицинскую технологию по хирургии 2012 года» Вы тоже получили за исследования в области генной терапии?
- Да. Как я и говорил, в связи со сложившимся у меня на тот момент научным бэкграундом мне удалось пойти по дороге челюстно-лицевого хирурга. Научное направление, которое меня тогда привлекло, – это и были ген-активированные материалы. В то время эта область находилась
еще на стадии фундаментальных и ранних экспериментальных исследований. Прототип нашего ген-активированного материала, его самая ранняя форма, был выдвинут на участие в этом конкурсе и принес второе место. Если память мне не изменяет, первое место заняли доктора, которые занимались лечением пациентов детского возраста, кажется, с онкологической патологией или врожденными пороками. В общем, они имели дело с очень сложной и критичной областью, так что проиграть первое место им в этом конкурсе было совсем не стыдно.

- Вы постоянно расширяете свой профиль: сначала добавили к своей основной компетенции пластическую хирургию, потом стали изучать экономику и управление. Как в уже сложившейся практике и профессиональной карьере помогают новые знания?
- Повторюсь, в любой отрасли, в том числе в медицине, ты либо развиваешься, либо перестаешь в ней участвовать – это первый важный постулат. Во-вторых, моя научная работа шла параллельно с клинической практикой, и сейчас научная активность набирает все большие обороты. Линейка продуктов, о которой я рассказывал, требует интенсивной командной работы.

С другой стороны, есть отделение, в котором мы сейчас находимся, в РНЦХ им. Петровского, и это совсем иная область – сугубо клиническая. Но в моей практике эти две области, научные исследования и клиническая практика, существуют в симбиозе: материалы, которые мы разработали, в том числе  мы сами и применяем. Получается, вся наша команда одной ногой стоит в науке, а другой – в практике.

Кроме того, любая разработка требует внедрения. Медицина – прикладная дисциплина: мы не занимаемся наукой ради науки – наша цель в том, чтобы привести какой-то инновационный продукт в практику, чтобы он помогал людям. Но этап внедрения медицинских изделий и препаратов в практику стоит уже за рамками научной деятельности: это уже, скорее, коммерческая деятельность, которая требует соответствующих знаний и навыков. И для того чтобы вывести результаты своего труда на рынок, требуются несколько более широкие компетенции, чем только клинические и научные.

Кроме того, наши научные разработки ведь тоже реализуются в рамках коммерческого предприятия – это стартап «Гистографт», участник «Сколково». В какой-то момент масштаб деятельности нашего стартапа, объединявшего группу из 10-15 человек из разных сфер, стал требовать более системного подхода. Поэтому к тем навыкам менеджмента, которые я получил в Военно-медицинской академии, я сформировал «надстройку» в виде MBA (степень магистра бизнес администрирования) в МИРБИС.

- Если бы Вам нужно было выступить перед старшеклассниками, которым предстоит выбрать профессию, что бы Вы им сказали, чтобы увлечь, заинтересовать работой в науке?
- Я адекватно оцениваю свои ораторские способности(смеется): вряд ли я смог бы с трибуны замотивировать  неподготовленную аудиторию так, чтобы они с флагом в руках пошли в науку. Но если у ребят уже есть какое-то сформированное представление о том, что из себя представляет наука, есть склонность к той или иной дисциплине, в таком случае мой совет мог бы иметь для них значение. Я бы посоветовал им найти «свой кайф» в тех научных направлениях, с которыми они уже успели пересечься. Если им это удастся, тогда все будет хорошо, потому что через силу наукой заниматься не получится – это должно быть интересно. И второе: найти единомышленников среди старших коллег. Хирургия, например, передается из рук в руки, ей нельзя научиться по книжкам или по видео из YouTube. Так же и в науке. Первые шаги должны делаться в рамках коллективов, под руководством хороших менторов. Нужно найти учителя, который покажет направление, задаст вектор.

У меня были и есть такие учителя. Моим проводником в науку стал первый начальник моего курса в Военно-медицинской академии – Роман Вадимович Деев. К концу первого года обучения в академии (это было лето 2005 года), поняв, что я справляюсь с образовательной нагрузкой, он вовлек меня в свою научную работу: на тот момент он занимался своей диссертацией по костной пластике и тканевой инженерии. Примерно тогда я узнал про материалы, изготовленные в лаборатории, про стволовые клетки, стал читать другую литературу, помимо медицинских учебников. Без этого, возможно, я бы не пришел в науку. Мой путь сложился именно так благодаря тому счастливому случаю. С Романом Вадимовичем мы и пошли дальше, в область ген-активированных материалов, он один из идеологов этого направления в России, партнер по «Гистографту» и первый заместитель директора Института морфологии человека РНЦХ им. Б.В. Петровского.

Роман Вадимович Деев и Алексей Юрьевич Дробышев - учителя Ильи Бозо. Изображения: vrngmu.ru; rcmfs.ru

- Есть мнение, что наука и «жизнь», то есть семья, хобби – несовместимы. А как Вы решаете эту проблему?
- Я не думаю, что эти вещи так уж несовместимы. Это вопрос тайм- менеджмента. Как говорил один мой преподаватель из MBA, успех – это закономерный итог правильно организованной жизни. Я думаю, что это очень правильная мысль.

В моем случае все даже сложнее, потому что помимо науки у меня еще и клиническая практика, и коммерческая компания, которая занимается внедрением наших научных достижений в клинику. Это целых три сферы, которые я пытаюсь связать воедино и усидеть сразу на трех стульях. А в сутках всего 24 часа, и есть еще семья: жена, замечательная дочка, шесть лет недавно исполнилось. На все требуется время, и нужно уметь его распределять. На какие-то сугубо «эгоистичные» активности, наверное, времени и правда не хватает. С другой стороны, когда это не очень-то и нужно – проблемы и нет. В моей ситуации это именно так. За рамками работы я стараюсь посвящать все время семье, где черпаю другие эмоции, отличные от тех, которые мне дает работа, и мне этого достаточно. Какой-нибудь фильм посмотреть еще иногда времени хватает.

- А какие фильмы Вам нравятся?
- Какого-то отдельного любимого жанра нет, многое зависит от настроения. Но определенно нравятся фильмы со смыслом, а также забавные, действительно смешные, пусть и бессмысленные фильмы.

- Вместе с дочкой смотрите?
- Мы раз в неделю смотрим мультики – три маленьких и один полнометражный.

- А как Вы еще проводите с ней время?
- У нас очень много вариантов, она по своему темпераменту невероятно энергичная и любопытная, наверное, даже больше, чем был я в детстве. Читаем книжки, лепим, рисуем, собираем лего, гуляем, осваиваем спортивные развлечения и активности, из которых ей особенно нравятся ролики и плавание, иногда путешествуем.

-  Что для Вас значит семья?
- Семья для меня – основа всего, самый главный мотиватор и ценность. Мы с женой начали встречаться, когда я заканчивал пятый курс Академии, вместе переехали в Москву в 2011 году, вместе прошли через многое, и вместе уже 15 лет. А с рождением ребенка появилось особое чувство чего-то целого, важного, какой-то дополнительный смысл.

Наира Кочинян