Звук и ярость. Как возникла человеческая речь?

14 сентября 2024 14 мин.

Проблему происхождения человеческой речи можно назвать одной из величайших загадок, с давних времен волновавших людей. С развитием лингвистики, антропологии, этнографии и некоторых других дисциплин мы обзавелись инструментарием, позволяющим подойти к проблеме с научной точки зрения. Но насколько мы приблизились к ее решению? Истинно научный подход состоит не только в том, чтобы предоставлять ответы, не менее важно честно и трезво отделять факты от предположений.

Решению этой непростой задачи и было посвящена наша статья, написанная на основе публичной лекции доктора филологических наук, профессора РАН и представителя Московской школы компаративистики Светланы Бурлак. Вместе с ней мы опробуем разобраться в том, что же нам известно об эволюции, видах коммуникативных систем, протоязыке и о том когда, как и почему человек научился разговаривать.

Есть ли язык у животных?

Включать или не включать коммуникативные системы животных в понятие языка? Ответ на этот вопрос зависит от контекста и от задачи, которая перед нами стоит в данном конкретном случае.

Допустим, наша задача – вылечить нарушение речевой функции у человека или, как говорят ученые, афазию. В этом случае лучше определить язык как коммуникативную систему, которую используют взрослые здоровые homo sapiens. Если же наша цель состоит в том, чтобы подчеркнуть общность, сходство между различными коммуникативными системами, то логично будет прибегнуть к определению языка, охватывающему все эти системы, в том числе и те, которыми пользуются животные.

Лингвисты, говоря о коммуникативных системах, обычно имеют в виду способ передачи информации в самом широком смысле. Коммуникативная система предполагает наличие нескольких обязательных элементов. Во-первых, речь идет о субъектах, передающих и принимающих информацию, причем они могут меняться ролями. Второй элемент – код, общий для передающего и принимающего. И третий элемент – это информация о внешнем мире: предполагается, что она объективна и не зависит от принимающего или передающего. У людей в значительной степени информация передается именно так.

Насколько сильно это отличается от коммуникативных систем животных? Возьмем, к примеру, самку дрозда и ее птенцов. Имеет ли место передача информации в их взаимодействии? Разумеется! Птенцы открывают желтые клювики, тем самым передавая матери сигнал: «сюда нужно положить пищу». Если у птенца недостаточно желтый клюв или он не раскрывает его достаточно широко, он не получит пищи от родителя, не выживет и не передаст свои гены. И наоборот, если взрослая птица плохо реагирует на этот сигнал, ее потомство не выживет. Таким образом, передача информации для животного является важным эволюционным фактором. Однако в этой коммуникативной системе передающий и принимающий не могут поменяться ролями, как это происходит у людей.

Специалисты подразделяют коммуникативные сигналы, существующие у животных видов, на эмоциональные и референциальные. Эмоциональные сигналы говорят нам о самом животном: сильное оно или слабое, склонно ли подчиняться или доминировать и т.д. В качестве иллюстрации можно привести схему мимики домашней кошки, созданную немецким этологом Паулем Лейхаузеном (1916–1998). В одну сторону усиливается агрессивность, в другую сторону усиливается страх. Чем больше страх, тем сильнее кошки прижимает уши.

Изображения: Freepik

Референциальные сигналы, в отличие от эмоциональных, рассказывают не о самом животном, а о внешнем мире. Весьма показательным примером здесь может служить карликовая зеленая мартышка – верветка. Защищаясь от хищников, она передает различные звуковые сигналы, предупреждающие о том или ином источнике опасности. Один тип звуковых сигналов информирует остальных особей о том, что верветка увидела леопарда. В этом случае мартышки забираются на тонкие концевые ветки деревьев. Другой тип сигналов сообщает, что угроза исходит от орла. Спасаясь от него, верветки поступают прямо противоположным образом и стремятся укрыться ближе к стволу, в гуще ветвей. Эволюционный отбор закрепляет тех верветок, которые, во-первых, указывая на конкретный тип опасности своим сородичам, передают достаточно четко различимые звуковые сигналы, а во-вторых, сами способны четко распознавать эти сигналы

Верветка. Изображение: Charles J. Sharp, CC BY-SA 4.0 via Wikimedia Commons

В этом примере, как и в примере с птенцами дрозда, животные не передают информацию намеренно. В сущности, они лишь выдают реакцию на внешнюю угрозу, демонстрируют страх или голод, и эта реакция подхватывается другими особями. В человеческой коммуникации можно провести такое же разделение. С одной стороны, есть невербальная коммуникация, куда относятся позы, жесты и мимика – словом, все, что не закреплено за грамматикой. С другой – коммуникация вербальная, то есть язык.

Невербальная коммуникация протекает неосознанным образом, порождается автоматически и обрабатывается подсознанием. Вербальная – напротив, обращена именно к сознанию: она порождается и воспринимается сознательно. Таким образом, обмен информацией у людей включает и эмоциональные, и референциальные сигналы – в этом наши коммуникативные системы схожи с подобными системами у животных. Однако существуют между ними и значительные различия.

Каким было первое слово?

Одна из гипотез о происхождении языка у людей предполагает, что изначально «протоязык» состоял всего из одного слова. Для того чтобы убедиться, что это предположение не лишено логики, достаточно понаблюдать, как осваивают речь маленькие дети. Всем известны случаи, когда годовалый малыш начинает произносить первым единственное слово, например, «дям». В разных случаях «дям» может означать и «да», и «дай», и что-то еще. Какое-то время этого слова и ребенку, и окружающим взрослым вполне хватает для того, чтобы построить успешную коммуникацию. Подрастая, маленький человек начинает расширять свой словарный запас. Но еще очень долго его реплики могут состоять из одного слова.

Например, произнося с различными интонациями слово «варежка», он может иметь в виду, что уронил варежку, нашел варежку, просит маму дать ему варежку или просто увидел красивую варежку. И взрослый практически всегда понимает, что именно имеет в виду малыш.

Но можно ли считать, что ребенок освоил язык, если в его словаре одно слово? С одной стороны, при наличии ситуативной привязки такие «однословные» системы вполне успешно работают. Однако коммуникация – как у людей, так и у животных – строится на выявлении различий, выделении чего-то единичного из общего. Наши предки приматы, переселяясь из лесов в саванны, постепенно выходили на открытые пространства, где для всеядного существа существовало огромное разнообразие поведенческих программ. Чтобы приспособиться к этим условиям, им было необходимо адаптировать свои коммуникативные навыки так, чтобы они позволяли отражать это разнообразие, а также различать детали окружающей среды. Например, таким образом современный человек может различать кусты черники и вороний глаз четырехлистный.

Черника и вороний глаз. Изображения: Freepik; Frank Vincentz, CC BY-SA 3.0 via Wikimedia Commons

Умение замечать и предупреждать других о подобных различиях зачастую играет жизненно важную роль. И одного слова для этого было бы недостаточно, поэтому гипотезу об «однословном» протоязыке можно причислить к мифам.

Однако в коммуникативной системе приматов, осваивающих саванну, пока еще не присутствует достаточно явно такое важное отличительное свойства человеческого языка, как сознательность и преднамеренность. С другой стороны, в речи современного человека порой может проступать бессознательный элемент. Так, лингвисты выделяют отдельный тип таких непреднамеренных речевых актов – комментарии. Всем, пожалуй, знакома ситуация, когда вы с утра поглядели в окно, увидели сильный дождь, и вдруг воскликнули «Ничего себе ливень!». Это восклицание очень непосредственно, оно вырывается у вас спонтанно, наподобие крика, спровоцированного страхом. Для детей подобные высказывания более типичны, чем для взрослых. И хотя они не обращены ни к кому конкретному, в присутствии других тем не менее возникают значительно чаще. Причем для этих высказываний необязательны четкость и членораздельность. Такой набор характеристик наводит некоторых ученых на мысль о том, что эти речевые акты-комментарии существуют с очень древних времен и, вероятно, именно от них берет свое начало человеческий язык.

Кто произнёс первое слово?

Существует мнение, что первыми, кто начал издавать членораздельные сигналы, были homo sapiens, а все более ранние homo ничего подобного еще не умели. Сторонники этой гипотезы исходили из того, что строение гортани предков homo sapiens значительно отличалось от других видов. Человек издает звук, выдыхая воздух, тогда как большинство животных видов, в том числе наши ближайшие родственники приматы, издают крик на вдохе. Кроме того, опущенное положение гортани, отличающее нас, скажем, от шимпанзе, дает языку больше свободы и позволяет нам артикулировать более разнообразные звуки.

Однако нельзя отрицать тот факт, что «полезные речевые приспособления» есть и у других приматов. Например, шимпанзе может издавать крик с набитым ртом, благодаря так называемым горловым мешкам, которые могут выправить звук независимо от положения языка во рту у обезьяны. У предков человека эта опция, похоже, отсутствовала. По крайней мере, судя по останкам неандертальцев, у них таких горловых мешков не было. А внутренняя структура подъязычной кости неандертальца показывает, что нагрузка на эту кость была такая же, как у нас – говорящих homo sapiens.

Подъязычная кость неандертальца Кебера 2. Изображение: Ruggero D’Anastasio and coworkers (2013)

Эти противоречивые факты привели к расколу во мнениях ученых. Некоторые из них полагают, что протоязык мог существовать уже у неандертальцев. Другие же, ссылаясь на особенности строения гортани неандертальцев, склонны делать противоположный вывод.

Впрочем, в поисках ответов на вопросы «когда человек научился говорить?» и «кто произнес первое слово?» можно отталкиваться не только от строения речевого аппарата у разных homo, но и от их способности различать более или менее сложный набор звуков. Известно, что адаптация к членораздельно звучащей речи появляется еще у гейдельбергского человека (homo heidelbergensis) – предка неандертальцев, обитавшего на Земле 800–130 тыс. лет назад. И у homo sapiens, и у гейдельбергского человека сформирована так называемая область лучшей слышимости, что позволяет воспринимать частоты, на которых мы можем различать переднезубные и шипящие согласные, например, идентифицируем разницу между словами «сесть», «шесть» и «честь».

Кстати, строение подъязычной кости у гейдельбергского человека тоже указывает на отсутствие горловых мешков. При этом их широкий позвоночный канал мог вмещать достаточное количество нервных волокон, благодаря которым возможно тонкое управление диафрагмой. А ведь именно подобная способность позволяет регулировать интенсивность звука, в частности, дифференцировать произношение глухих и звонких согласных.

Наконец, в пользу «говорливости» homo heidelbergensis свидетельствует объем мозга, более внушительный, чем у более ранних видов, а также наличие гена FOXP-2, который, помимо всего прочего, связан с речевой способностью (его даже иногда называют геном речи). И у homo sapiens, и у неандертальца этот ген характеризуется сложными мутациями, причем одинаковыми для обоих видов, из чего можно сделать вывод, что, скорее всего, они передались им от одного общего предка – человека прямоходящего. А значит, теоретически язык мог существовать уже у этого самого предка.

Первый язык – язык жестов?

Одна из самых расхожих гипотез о происхождения языка предполагает, что сначала появился язык жестов и лишь затем – речь. Казалось бы, наблюдения за поведением обезьян подкрепляют это предположение: в коммуникативной системе современных приматов звуки служат лишь эмоциональным дополнением, тогда как для преднамеренной коммуникации используются жесты.

Однако правдоподобность этой гипотезы можно поставить под сомнение по некоторым соображениям. Как известно, на определенном этапе эволюции наши предки начали делать орудия. Если руки служили для передачи сигналов, логично предположить, что их «орудийная активность» непременно порождала бы ситуации, в которых членам группы было бы сложно определить, хочет их товарищ сообщить какую-то информацию или же просто «орудует». Кроме того, использование орудий, занимающих руки, неизбежно затрудняло бы передачу сигнальных жестов. В распоряжении ученых есть еще один факт, который может играть как в пользу гипотезы о первичности языка жестов, так и против нее. Дело в том, что у первых homo наблюдается увеличение объема мозга в области зоны Брока.

Считается, что этот участок мозга тесно связан с речевыми функциями, поскольку повреждение зоны Брока часто влечет за собой нарушения речи, вплоть до проблем с переходом от одного звука к другому в рамках одного слова. Вместе с тем эта зона находится рядом с моторной и примоторной корой, отвечающими за произвольные движения. Один из внешних эффектов этого соседства – умение синхронизировать движения рук и рото-лицевых мышц.

Зона Брока (выделена красным). Изображение: Polygon data were generated by Database Center for Life Science(DBCLS)[2]., CC BY-SA 2.1 JP, via Wikimedia Commons

Исходя из этого, некоторые ученые полагают, что увеличение зоны Брока было эволюционным ответом на затруднения жестовой речи. С другой стороны, так же вероятно и то, что эта мутация была ориентирована на развитие более тонкого восприятия звуковых сигналов. Как мы знаем, в конечном итоге эволюция пошла именно в этом направлении.

Пожалуй, на данный момент наиболее правдоподобная версия звучит так: жестовый язык, если он и предшествовал речи, не успел бы развиться в сложную систему. Пока руки человека были не заняты, его мозг еще был недостаточно крупным, а когда руки стали заняты, естественный отбор развернулся в сторону большей дифференциации звуковых сигналов и их более тонкого восприятия.

Примитивное общество – примитивный язык?

В конце XVIII века начала складываться новая научная дисциплина этнография, которая, так же как лингвистика и антропология, была тесно связана с наблюдениями за процессом развития языка и синхронизацией этого процесса с развитием общества. Первые этнографы, наблюдавшие и описывавшие нравы, обычаи и верования коренных народов Австралии, Америки, Центральной Африки и т.д., предположили, что именно так выглядели племена наших далеких предков. Так возник эволюционизм – этнологическая концепция, согласно которой все человеческие общества проходят одни и те же стадии развития. Такой подход предполагает, что все культурные различия между народами объяснялись тем, что они находились на разных ступенях социальной эволюции. Хотя этнологи давно отбросили это представление, в литературе до сих пор можно встретить термины «примитивные» или «первобытные общества» применительно к коренным племенам Америки, центральной Африки, островным культурам и т.д.

Воины острова Боигу (Квинсленд, Австралия). Изображение: State Library of Queensland via Wikimedia Commons

Другой источник идеи «неразвитых обществ и примитивных языков», по-видимому, восходит к рубежу XIX-XVIII веков. Немецкий романтизм в лице братьев – Гумбольдтов, Шлегелей, Гриммов – создал поэтическое представление о языке как о выражении духовного потенциала народа. Не только литературные произведения, написанные на языке, но и сама его форма – синтаксис, морфология – отражают культурное развитие носителей данного языка. Как можно догадаться, определяя критерии «богатства» и «развитости», в качестве образца брали европейские языки.

Представление о «примитивных языках» можно назвать печальным наследием романтизма, ранних этнографических теорий и в целом культуры белых европейцев, покорявших неизведанные земли и определявших как «дикое» и «недоразвитое» все то, что было для них незнакомо. Когда неискушенный белый человек приходил к так называемым «дикарям», он спрашивал у них о том, что для него привычно и актуально. А обнаружив, что в языке этих людей попросту нет слов, описывающих привычную ему действительность и привычные предметы, объяснял это «примитивностью» своих собеседников.

Большинству завоевателей даже не приходило в голову, что спрашивать местных аборигенов следует о том, что действительно важно и значимо для них. А между тем они в ответ могли бы рассказать, например, о последовательности и технологии изготовления своих орудий. И этот рассказ, несомненно, пестрил бы всякими специальными терминами, совершенно непереводимыми на язык европейца. Не меньше богатства продемонстрировали бы языки аборигенов и при описании явлений, непосредственно влияющих на их жизнь. Например, в языке эскимосов Гренландии существуют десятки слов, определяющих понятие «снег» в его различных проявлениях. А в языке аборигенов Австралии не менее разнообразно определяется понятие «песок».

Если мы обратимся к языкам архаических культур, то обнаружим в них изобилие слов с очень узким, предельно конкретным значением. Например, в ульчском языке, на котором говорят коренные жители дальневосточных территорий России, есть слово tükiči, которое означает «рыбачить ночью в узкой протоке ставной сетью». Кстати, в русском языке тоже сохранились такие узкоспециализированные слова: например, известное каждому из нас слово «жать» означает «срезать созревшие колосья злаков изогнутым ножом».

У разных народов языковая дифференциация складывается по-разному – в зависимости от нужд, с которыми они имеют дело. Иными словами, богатство каждого языка раскрывается по-разному. Если и уместно в некоторых случаях говорить об упрощении или обеднении языка, то такое возможно, например, в случае, когда один язык находится под жестким доминированием другого, ограничиваясь ролью языка домашнего общения. Подобное явление нередко можно наблюдать в семьях эмигрантов, чьи дети взаимодействуют с внешним миром посредством одного языка, в то время как использование их родного языка ограничивается бытовым общением с родителями. В этом случае второй, «домашний язык» конечно же, будет уступать первому в сложности и разнообразии. Но эта ситуация не имеет никакого отношения к «примитивности» народа – все дело в условиях языкового контакта.

Истина где-то… Рядом?

На сегодняшний день мы многое сумели прояснить о природе и условиях возникновения языка. Исследования показали, что человеческая речь развивалась постепенно, начинаясь с простых форм, аналоги которых можно наблюдать у детей и приматов. Несмотря на определенные схожие черты между коммуникативными системами людей и животных, язык первых отличается сознательностью и преднамеренностью. Данный критерий, наряду с идеей эволюционной обусловленности развития систем коммуникации, позволяет предварительно очертить хронологические рамки, в которых ученые ищут ответ на вопрос о том, когда и как возник язык. Все это служит твердым основанием, на котором далее возводится стройное здание научных гипотез и наработок.

Совместные усилия палеоантропологов, лингвистов и нейробиологов позволили сузить круг, определив, что уже у общих предков homo sapiens и неандертальцев имелись достаточные физиологические средства для сложной речевой коммуникации – во всяком случае в том, что касается тонкой фонетической дифференциации. А значит, теоретически язык мог возникнуть уже тогда. В то же время развитие тонкой моторики у наших предков происходит примерно тогда же, что подпитывает гипотезу о первичности жестового языка. Ученым еще только предстоит разрешить эту дилемму. Дальнейшие исследования, несомненно, продолжат уже сложившуюся тенденцию к междисциплинарному подходу, объединяющему данные из лингвистики, антропологии, генетики и нейронаук. Это поможет глубже понять, как эволюционировала человеческая коммуникация и какие факторы влияли на развитие языка.