Игры ума. Философия — наука парадоксальная

Серьезнейший, обстоятельный разговор о философии — науке, помогающей познавать мир, развивающей мышление и прививающей мудрость, — заведующий кафедрой социальной философии и философии истории философского факультета МГУ профессор Карен МОМДЖЯН начал… с анекдота.
— Американского преподавателя философии как-то спросили, что он обычно говорит своим выпускникам при неожиданных встречах? «Да всегда одно и то же, — ответил профессор, — один «Биг Мак» и одну «Колу»». Отсюда вывод: его ученики не могут найти работу по профессии. А все потому, что в странах с прагматическим менталитетом, к числу которых относится Америка, где, говоря образно, исправные сапоги предпочитают изображению Венеры Милосской, философия нужна, как правило, только философам.
В России, слава Богу, иначе. У нас есть интерес к отвлеченным идеям, играющим подчас немалую роль, иногда даже переворачивавшим реальную жизнь. Не все наши выпускники становятся профессиональными философами, но они находят ответственную работу в области политики, бизнеса, культуры, где нужны люди, обладающие навыками глубокого системного мышления.
— Мне не встретилось четкого определения философии. А какое бы дали вы?
— На этот вопрос не так просто ответить, поскольку он вызывает ожесточенную полемику между разными философскими школами. Сциентисты (представляющие философию как науку) убеждены, что это — особый вид знания, изучающий важные проблемы, недоступные другим научным дисциплинам.
Какие именно проблемы? Часть сциентистов считает, что философия исследует предельные основания бытия нашего мира, рассматривая его в целостности и всеобщности.
Более узкая (антропологическая) трактовка понимает философию как науку о человеке в его практическом, ценностном и познавательном отношении к миру.
Самая узкая, гносеологическая, трактовка сводит философию к теории познания, призванного дать ответ на вопрос, адресованный Понтием Пилатом Иисусу Христу: что есть истина? Возможно ли (если возможно) ее обретение, каковы условия, механизмы и формы человеческого познания?
Сторонники антисциентизма полагают, что философия не имеет никакого отношения к науке. По их мнению, ее интересуют проблемы, а философию — тайны, вопросы, которые не имеют и не могут иметь однозначного решения. И главная, по словам Карла Ясперса, тайна — «человеческой заброшенности в мир».
Философия ищет смыслы нашего бытия в нем, пытается понять, как говорил Кант, на что мы в мире можем надеяться и что должны делать. Тем самым, считают антисциентисты, философия, дает нам нечто большее, чем знания о мире, — мудрость существования в нем. Понимая под мудростью ум, «настоянный на совести» и осознающий свои пределы.
Споры между сциентистами и антисциентистами носят ожесточенный характер. Однажды мне пришлось разнимать двух молодых доцентов: их полемика перешла в драку. Один считал философию царицей наук. Другой полагал, что уподобление философии науке — тяжкое оскорбление для нее: ученых в истории человеческой культуры тьма, а подлинных философов, учивших искусству достойной жизни, можно сосчитать по пальцам.
Вы спросите, кого из драчливых доцентов поддерживаю я? Убежден, каждый из них частично прав и частично ошибается. В истории культуры одним и тем же термином «философия» называют два разных способа мышления человека о мире.
Есть философия рефлективная или научная, я называю ее «линией Аристотеля». И есть философия ценностная, валюативная — «линия Сократа».
Первая стремится познать мир — понять его в собственной логике существования, которая не зависит от предпочтений человека. Сложность, правда, в том, что доказать существование такого мира наука не в состоянии. Я не могу доказать, что стол, за которым мы с вами сидим, существует сам по себе, независимо от моего восприятия.
— Хотя он перед вами.
— А как вы это докажете?
— Стоит ли тратить «серое вещество», доказывая то, что уже есть?
— А что есть? То, что вы воспринимаете как реальный стол, есть на самом деле лишь комплекс ваших собственных ощущений. Это не стол, а ваше представление, которое вы маркируете словом «стол». Как доказать, что никем не воспринимаемый стол продолжит свое существование, если он дан нам лишь в восприятии?
— Хорошо бы заняться чем-то более полезным. Есть ли смысл ломать копья из-за существования стола, если мы за ним сидим? Разве это наука?
— Строго говоря, это не наука, а метафизика — философское учение о сверхопытных началах бытия. Доказать научно существование внешнего мира мы не можем — для нас это — аксиома.
— Философы придумывают себе проблемы, хорошо, что нас в это не втягивают.
— Обсуждать проблемы метафизики нас заставляет исконная человеческая любознательность, даже если она не дает достоверного результата. Наука не в состоянии доказать или опровергнуть существование Бога, но ведь обсуждает это. Важно понимать, что к метафизике рефлективная философия не сводится точно так же, как геометрия — к аксиомам.
Задача философа — понять, что такое объект в отличие от процесса, связь в отличие от отношения, причина в отличие от следствия, необходимость в отличие от случайности и т. д. В последнем, как я убедился, многие историки руководствуются ошибочным представлением, трактуя необходимость как то, чего не может не быть, а случайность — как то, что может произойти, а может и не произойти.
Вопрос: можно ли считать необходимой Октябрьскую революцию в России, если в ее возникновении не было астрономической непреложности? Если я не объясню студентам-историкам, чем необходимость отличается от неизбежности, а случайность от вероятности, они не смогут осмысленно объяснять исторические события.
— А чем они отличаются?
— Смотрите. Человек идет по улице, и на него падает кирпич. Это случайность или необходимость? Вы скажете, конечно, случайность. Но давайте рассмотрим ситуацию. Два тела двигаются навстречу друг другу, но их встреча может не состояться. Хотя в какой-то момент избежать столкновения уже невозможно — оно вступило в фазу неотвратимости. Означает ли это, что случайное событие превратилось в необходимое? Нет. Оно стало всего лишь неизбежным.
Необходимостью называют лишь такую неизбежность, которая вызвана самодвижением сущности — важными внутренними, а не внешними причинами. С другой стороны, не всякое событие, которое может и не произойти, является случайным. Простите за мрачный пример. Неисправный авиалайнер может и не упасть, но его падение никак нельзя считать случайным — оно высоковероятно. Если гуманитарий не разбирается в этих тонкостях, настоящего ученого из него не получится.
— Ваша наука ставит каверзные вопросы и бросает камешки в огород гуманитариев.
— Не согласен. Вопросы не каверзные, а практически полезные. Но не для всех в одинаковой степени: безусловно, естественники успешно работают, независимо от философской подготовки. Потому что имеют дело с объектами, несопоставимыми по своей сложности с обществом и человеком. А гуманитариям и обществоведам попытка быть «самому себе философом» обходиться дорого: это вопрос не академической культуры, а профессиональной компетенции.
— Вы говорили о научной философии. Но есть, вы сказали, философия ценностная — «линия Сократа».
— Эта философия не познает мир, а осознает его. Ее интересует мир не сам по себе — важно его значение для людей. Она пытается понять, что в этом мире есть добро и что есть зло, справедливость и несправедливость, красота и безобразие. Это философствование не имеет отношения к науке. Сократ, Кьеркегор, Ницше говорят на языке суждений ценности, которые зависят от человеческих предпочтений и не могут считаться объективно истинными или ложными.
Валюативная философия действительно не есть наука, но играет важнейшую роль в обществе, создавая и разъясняя тот ценностный консенсус, который лежит в основе всякой человеческой культуры.
— Вернемся к вашим студентам. Кто к вам поступает?
— Не очень простой вопрос. У нас должны учиться люди с особым философским складом ума. Но вступительные экзамены организованы так, что на наш факультет нередко приходят абитуриенты, не прошедшие на юридический или экономический факультеты. К счастью, такие студенты не составляют большинство, но их все-таки немало. Работать с ними непросто, тем более что многие не обладают культурой чтения, что сказывается на уровне их образования. Все это, однако, не обесценивает мою работу: «быстрых разумом Невтонов» среди моих студентов вполне достаточно.
В заключение — несколько слов о направлении философии, которым я занимаюсь. Мы говорили преимущественно об общефилософской теории, я же интересуюсь рефлективной социальной философией.
Моя дисциплина ищет ответ на три кардинальных вопроса. Кто есть человек, каковы его потребности, интересы, ценности и цели? Что такое общество как среда себе подобных, которая формирует человека и одновременно им формируется?
Что такое история как событийная жизнь людей, протекающая в конкретных обстоятельствах пространства и времени? Именно эти вопросы в наибольшей степени интересны нефилософской аудитории, которая хочет знать, что произошло с человечеством в ХХ веке? Почему этот, так оптимистически начинавшийся век принес столько жертв, горя и разрушенных надежд?
Что происходит с человечеством сейчас, каковы перспективы нашего выживания в эпоху негарантированных исходов, в которую мы вступили? И, конечно, людей занимают проблемы историософии России, которая находится в поиске своей цивилизационной идентичности.
Проблемы социальной философии отходят на периферию внимания, когда общество движется по накатанной исторической колее, но вызывают глубокий интерес, когда оно вступает в фазу развития, которую синергетики называют «бифуркацией».
Но все это не отменяет важности вопроса о существовании стола…

Юрий ДРИЗЕ