Не всякий академик — рассказчик. Михаил ФЛИНТ (на снимке), если в настроении, заворожит, увлечет так, что захочется заново родиться и пройти путь, который он одолел. А Михаил Владимирович, научный руководить направления «Экология морей и океанов» Института океанологии РАН, исходил пешком и морем, считай, чуть ли не всю планету. В этот раз его речь — об Арктике, куда, честно говоря, на словах-то мы готовы отправиться, а на деле… там не курорт, а специальные экскурсии мало кому по карману.
— Поразительно, век назад, когда совершались первые папанинские дрейфы на льдинах и трансарктические перелеты, в стране была плеяда людей, осваивавших Арктику, многие остро чувствовали аутентичность этой части нашей страны, она была своя, — говорит Михаил Владимирович. — А сейчас Арктика для большинства где-то там, далеко, где лишь ледоколы ходят да белые медведи.
— Чтобы исправить это, вы и затеяли по весне в столице выставку своих арктических фото?
— В том числе. Но все-таки она была связана с 300-летием Российской академии наук, потому что аутентичность вырастает из знания, а подлинное знание добывают через исследования, в которых в России всегда лидировала Академия наук. Притягательность и значение Арктики мы, ученые, обязаны демонстрировать гражданам Отечества, ибо она — наше богатство. Я в этом уверен потому, что сам с 14 лет в нее влюблен, подростком впервые туда попал, мне удалось поработать на малюсеньком судне, ловившем треску.
— Качало?
— После рейса подошли к причалу, а земля… поворачивается вокруг меня. Вода в бухте гладкая, как в пруду, а мир крутится. Наш строгий боцман, заметив мое состояние, подошел, похлопал по плечу: «Мишка, ничего, настоящий моряк на стоячей воде травит!»
— Не отвратило от арктических широт?
— Ну, что вы! Я за жизнь много где побывал с экспедициями, только от нашего Института океанологии 15 раз был в Арктике. Часто рейсы бывают очень трудными, как наша последняя экспедиция этого года.
Успешной она стала во многом благодаря профессионализму научного состава, команды судна «Академик Мстислав Келдыш» и его бессменного капитана Юрия Горбача. Вот в конце июля только вернулись: 33 дня — редкий весенний «ледовый» рейс.
— В Арктике июнь, июль не лето?
— В Арктике в июне еще во всю лед и ветра. В этот раз едва сквозь них продирались. Но были два потрясающих дня. Ветер стих, открылись небо, солнце огромное. Оно же там в эти месяцы не заходит, кружит вокруг тебя. И стерлась видимая грань между морем и небом, между льдом и морем, между судном и морем — возникло ощущение, что все мы в каком-то призрачном голубоватом пространстве подвешены, даже звуки изменились…
Обычно молодежь галдит, а тут высыпали на палубу и переговаривались вполголоса, как в храме. Вот дар Арктики, которым мы могли насладиться недолго, а помнить будем всю жизнь.
В прошлом году нам лютый ветер и мороз покоя не давали, приборы, чуть вынешь из воды, покрывались коркой льда. В пожарных шлангах ледяные пробки. Капитан мне сказал: «Михаил Владимирович, как хотите, но надо уходить». Я говорю: «Конечно, сейчас доработаем и пойдем».
А в рейсе нынешнего года Арктика открылась нам такой потрясающей стороной, что участники экспедиции, а их было 70 человек, ее магию навсегда запомнят.
— Породнятся с ней?
— Не-е-ет, в Арктике сродства с природой человек не чувствует, несмотря на потрясающую красоту. Ты — отдельно, она — абсолютно отдельно. Аутентичность здесь подразумевает не единение, а обязанность знать и понимать мир, в котором пребываешь.
— Какие задачи вы себе в этот раз ставили?
— Разные, ведь у нас многолетняя программа «Экосистемы морей сибирской Арктики». Работая весной, мы хотели понять, как скажется на арктических природных комплексах ранний уход льда, что будет с продуктивностью экосистем. Агентство по рыболовству спрашивает: «Коли теплеет, может, там промысел пора открывать? Какие ресурсы можно добывать?»
— И вы как биолог-океанолог за 33 дня им даете ответ?
— Я как сотрудник РАН понимаю, что вывод можно делать, только накопив знания. В Арктике идут процессы, в которых участвуют и климат, и человек. Например, проникновение в холодные моря тепловодных видов-вселенцев, которые там раньше отсутствовали.
Человек с балластной водой занес в Баренцево море личинки краба-стригуна — он размножился, проник в Карское море. Пора вылавливать? Это же замечательный вид для промысла, за рубежом, добывая его, большие деньги делают в Атлантике и Тихом океане.
Вот и нас спрашивают: пора? А мы после детальных наблюдений сказали: краб-стригун не даст промысловой популяции в бедной экосистеме Карского моря. Он там съел все, что только мог, и дальше численность этого хищника пошла на спад, он не достигает промыслового размера.
А до этого «вторжения» карская экосистема 100 лет сохраняла стабильность! Вот прикладной ответ, связанный с фундаментальной проблемой вселенцев в арктических водах. Долговременные научные программы тем сильны, что дают целостное понимание крупных природных процессов. Из экспедиции мы привозим гигантское количество материала, который требуют тщательной обработки, сравнения с прошлыми данными.
— Это вы про свой Институт океанологии?
— Не только. За эти 15 лет у нас не было экспедиции, когда в команде отсутствовали люди из других институтов, ученые других направлений. Если для решения новой задачи не хватает профессионалов в институтской команде, я сам иду к коллегам просить помощь, иногда они к нам являются с идеями.
Так, в «метрике о рождении» Института океанологии (распоряжении Президиума АН СССР о его создании) написано: «Проведение исследований океана и морей на базе представления о единстве происходящих в морях и океанах физических, химических, биологических и геологических процессов».
Так прописали уникальную по тем временам задачу Института наши отцы-основатели, среди них — мой дед Лев Александрович Зенкевич, академик. Несмотря на то, что был биологом, он воспринимал мир океана во всей его огромной широте и сложности. С высочайшим почтением относился к Владимиру Ивановичу Вернадскому, сформулировавшему философские принципы познания природы.
— А на примере можно?
— Изучаем влияние речного стока на Арктику. Более 2000 кубокилометров пресной воды попадают на шельф ежегодно. Это благо или вред для биоты? Не поймешь без физики, химии, биологии и геохимии вместе связанных.
— Я читала, что сибирские реки обогащают арктические моря.
— Да, с этим заблуждением жили очень долго. В нем виноваты снимки со спутников. Хлорофилл, по которому оценивается продуктивность, и ряд компонентов растворенной органики на картинках из космоса окрашены одинаково — красным. Яркий шлейф речного стока летом закрывает половину Карского моря, но показывает лишь распространение речного стока, а к биологической продукции не имеет отношения.
На деле пресная вода бедна минеральными веществами, что связано со сложнейшими процессами в эстуариях и дельтах рек. Понять эти важнейшие процессы в системе «континент — океан» можно, только исследуя всю гамму физических и биологических процессов вплоть до осадконакопления.
А что происходит с загрязнениями, выносимыми арктическими реками с огромной водосборной пощади — более 60% территории нашей страны? Там полно вредной всячины. Но в эстуариях ряда сибирских рек мы нашли мощнейшие природные барьеры, которые будто созданы для регуляции взаимодействия пресного стока с морем.
Скажем, радиоактивные загрязнения, которые поступили в Енисей благодаря аварийным утечкам, аккумулируются в эстуарии и… захораниваются там в осадках. Эстуарий работает как гигантский фильтр. А еще мы изучаем широтную зональность арктических морей и связанный с ней глобальный перенос вещества. И обнаружили природные механизмы, которые эту зональность формируют.
Важнейшая проблема для Арктики — накопленные экологические риски, связанные с крупнейшими захоронениями радиоактивных отходов. Их суммарная радиоактивность оценивалась более чем в 550 ТБк. Хотя предшественники наши грамотно их консервировали, но прошло полвека, а морская вода — среда агрессивная.
Что дальше будет с лежащими на дне реакторами с ледокола «Ленин», со знаменитой подводной лодкой К-27, которая «похоронена» в одном из заливов на глубине 32 метра с невыгруженным ядерным топливом?
Чтобы ответить на эти вопросы, мы выполняем прецизионные работы в локальных экосистемах с учетом физических, химических, биологических показателей и определяем, возможно ли широкое распространение радиоактивности.
Наша задача как океанологов — дать ответ, когда, при каких обстоятельствах, в какой сезон с уверенностью в наибольшей безопасности, с наименьшими возможными последствиями для экосистемы можно контейнеры с отходами поднять и утилизировать.
— Какие задачи еще у вас были?
— Важнейшая, которой я очень озабочен последние годы, — выяснить, в чем проявляются климатические изменения в арктических экосистемах. Когда в 2007 году мы шли в Арктику, то начали рейс во второй половине августа и не были уверены, что пройдем Карские ворота. Даже искали деньги на ледокол, чтобы нас провел.
А в последние годы Карские ворота открываются чуть ли не в середине июня. Весенний сезон сдвигается на два месяца, и это очень-очень важно в Арктике, потому что тает лед, вода открывается солнцу раньше, в ней начинают продуцировать мельчайшие водоросли, фитопланктон, которые кормят все живое и во многом определяют потоки СО2 на границе «море — атмосфера».
Время открытой ото льда воды приходится на «великое арктическое солнцестояние», солнце высоко и день — 24 часа. И этот период года в Арктике крайне мало исследован. Трудно работать в такой ледовой обстановке. Все предпочитают ходить в Арктику в августе — сентябре: льда нет, погода спокойная.
— И что не так в этой любви?
— Вы взялись бы оценить продуктивность поля после сбора урожая, глядя на стерню? В Арктике обо всех процессах сейчас надо судить весной, когда лед сходит. А нас вынуждают в рейс идти позже.
— Почему?
— Деньги на обязательную подготовку судов приходят судовладельцам с многомесячной задержкой. Самый одиозный пример — 2023 год. Судно должно было уйти из Калининграда 10 июня, а вышло 23 сентября (!), вот вам и… весенняя программа.
Деньги нужны в феврале — суда готовить, проходить техосмотр и получать разрешение Морского регистра. А нам МОН говорит: «Не сегодня, может, завтра». Бывает, транши приходят так поздно, что весь экспедиционный план на смарку, многие экспедиции — прахом.
Основная миссия и обязанность ученых, Академии наук — проводить исследования ради получения новых знаний, важных прикладных целей — вроде и в расчет не берутся. Хорошо, что сейчас президент РАН Г.Я.Красников мощно взялся за восстановление статуса Академии, ее государственной роли.
Исследования океана, состояние научного флота тоже стали предметом его заботы. А регулярное изучение Арктики нам надо продолжать, там ведь все пульсирует и меняется не только в климатической шкале, но и год от года. Процессы в разных районах идут не синхронно. Никакой классической картины в большинстве случаев нет.
Вот в прошлом году Карское море было весной свободно ото льда, можно было пройти и замечательно работать, а море Лаптевых оставалось наглухо закрыто, а в этом году все наоборот. Почему? Для понимания этого, для прогноза и нужны последовательные долговременные комплексные наблюдения. Только по ним видны циклы, возможные причины изменчивости, которая нас интересует и с фундаментальной, и с прикладной точек зрения. Стране надо избавляться от срама незнания своей территории.
— Лихо сформулировали, а другие страны, те же США, знают Арктику?
— Я работал не раз с американцами. У их программ общий лозунг хороший, а дальше туда приходят люди со своими персональными грантами. Практически взять и целиком сориентировать экспедицию на решение крупной задачи у них возможности меньше, чем у нас. Везде свои гранты, задачи и свои деньги.
Поэтому российские академические экспедиции уникальны, они трудно организуются, долго обсуждаются самими учеными, но в результате вырабатывается единая идеология, которая дает уникальный результат. Кстати, и сотрудничество между институтами — обязанность академических ученых. Это великое советское наследие, которое мы должны не транжирить, а, наоборот, всячески поддерживать.
Программа экспедиционных исследований должна создаваться и приниматься академией — только РАН с ее мировоззрением, опытом, пониманием целей и нужд государства может сделать так, чтобы экспедиции приносили нужное нам новое знание. Каждая экспедиция.
— Слышала, на ваших рейсах много молодежи. Она учится, глядя на Арктику из-за вашего плеча?
— Хочу специально подчеркнуть: у нас не плавучий университет, у нас научная работа, в которую мы вовлекаем молодежь. Почему я против этой «плавучей образованщины»?
Саму идею взяли у ЮНЕСКО, которое собирало на судне молодежь из разных стран и с разных континентов, с разным цветом кожи, разным вероисповеданием и отправляло в «экспедицию», чтобы просто наладить дружескую коммуникацию. Цель была замечательная — показать, что люди на Земле едины.
Наше министерство идею группировать молодежь на большом судне возвело в модный образовательный процесс, мол, плавучие университеты. Денег тратят тьму, пиарят инициативу широко: что ни рейс — открытие. А там в основном просветительский туризм, не более. Плавучих университетов нынче едва ли не больше, чем научных экспедиций.
На мой взгляд, дело для привлечения молодежи в науку бессмысленное. Я за много лет этой инициативы ни одного молодого сотрудника оттуда не получил. Лучше бы стипендию аспирантам в академических институтах подняли. А то стыдоба — 9440 рублей (!).
В наших экспедициях у молодежи есть конкретная исследовательская задача, ее включают в план (с непременным научным докладом о результатах), который все обсуждают. Ребята должны ощутить натренированность собственной научной мускулатуры, они учатся не вприглядку, а персонально. А главное — работа вместе с высокими профессионалами. Академические экспедиции — плацдарм для привлечения юных в науку.
— Уже придумали, на чем сосредоточитесь в следующей экспедиции?
— Вам первой говорю. Хочу вернуться в район, где в Арктику с запада поступает «сигнал» из Атлантического океана. С силой этого сигнала во многом связаны нынешние процессы в Российской Арктике, колебания температурного и ледового режимов, биологической продуктивности, проникновение чужеродных видов, изменения биоразнообразия и многое другое.
Вопрос, насколько связаны? Каковы механизмы этой связи? На эти вопросы пока нет четкого ответа. А ведь это — «ворота» планетарного масштаба, в которых происходят важнейшие для Арктики процессы. Условный центр этих «ворот» — географический треугольник с Землей Франца-Иосифа на севере, Новой Землей на юге, Северной Землей на востоке.
Ко всем этим вопросам, как и к пониманию того, как функционируют сегодня природные комплексы морей сибирской Арктикой, что определяет их изменчивость, мы только подступились, а изучить надо детально. Для этого, я повторюсь, и нужны многолетние экспедиционные исследования и идеология мультидисциплинарного подхода, которую почти 80 лет исповедует Институт океанологии РАН.
Беседовала Елизавета ПОНАРИНА
Фото Анатолия Григорьева (Вид с мостика судна «Академик Мстислав Келдыш») и Николая Степаненкова
Нет комментариев