Под катком. Как работалось историкам в эпоху СССР

01.12.2019

В 1955 году Александр ЧУБАРЬЯН окончил исторический факультет МГУ, поступил в аспирантуру Института истории АН СССР, где и продолжает работать, но теперь это Институт всеобщей истории РАН. Трудовой стаж академика, научного руководителя ИВИ — более 60 лет. Есть о чем рассказать, что известный историк и сделал, — написал книгу воспоминаний, которая выйдет в начале следующего года.

— Названия еще нет, пока это просто издание, состоящее из двух частей, — поясняет Александр Оганович. — Первая — воспоминания о моей работе в институте и обширном международном сотрудничестве. Вторая — пусть не покажется неожиданным — мои наиболее важные выступления в СМИ (есть там и интервью в «Поиске»). Я и сегодня остаюсь любителем газет — покупаю их каждый день. И не одну-две, а целую пачку. Интересуюсь не столько информацией, ее полно в Интернете, сколько аналитикой и всем, что касается культурной жизни нашего общества. В будни, правда, читать не успеваю, откладываю до выходных, когда и наверстываю упущенное.
В книге, предупреждаю сразу, события излагаются не в хронологическом порядке. Открывает ее большая вступительная статья — мои воспоминания о родителях, влиянии, которое они на меня оказали. А дальше — некоторые события, происходившие на моих глазах и разбитые на главки: «Мятежный партком», «Дело А.Некрича» и «Катынь».
Во времена оттепели, в середине 60-х годов прошлого века, в институте, как и полагалось, переизбрали партком. Он выступал за демократизацию жизни общества. И одно из требований ни больше ни меньше — отмена цензуры в науке. Власти, естественно, негодовали. Сначала горком партии, а за ним и один из отделов ЦК КПСС потребовали, чтобы партком отказался от программы и вообще прекратил такого рода деятельность. История эта стала известна за границей, что подлило масла в огонь. В западногерманской газете вышла статья под броским заголовком: «Партком против ЦК». Москва восприняла это как очевидный вызов. Власти потребовали, чтобы партком отмежевался от зарубежных доброхотов, но тот не стал менять позицию, ощущая поддержку сотрудников института.
Для обсуждения сложившегося положения провели партийное собрание института. Накал страстей был столь велик, что один из сотрудников, выступавший в защиту парткома, потерял сознание. Партком отстояли, и власти ничего поделать не могли. И тогда «наверху» нашли простой выход, погасивший конфликт. Нас разделили: был образован Институт всеобщей истории и Институт отечественной (потом — российской) истории. Идея эта, будем справедливы, высказывалась и раньше в определенных кругах, но теперь пришло время ее осуществить. Партком закрыли — инцидент был исчерпан.
Теперь об Александре Некриче. Мы дружили, хотя Саша, офицер-фронтовик, был много старше меня. Его фотография висела на доске почета института, где были представлены участники войны. Некрич был специалистом по истории Великобритании, но широко известен стал после выхода маленькой книжки «1941, 22 июня». В начале 60-х в обществе горячо обсуждались события 1939-1941 годов. Как известно, на XX и XXII съездах прозвучала резкая критика Сталина за его политику в предвоенные годы и провалы в первые месяцы войны. И Некрич, обобщив и проанализировав известные уже факты, написал книжку — востребованную и вызвавшую много откликов в обществе. Главным критиком Некрича выступил Институт марксизма-ленинизма. Книгу посчитали антисоветской, ревизионисткой, а в советское время это было сильное обвинение, клеймившее противника власти. От Некрича требовали покаяния, но он от своих взглядов не отказался. И продолжал это делать, когда на Западе появились статьи в его защиту и от них следовало отмежеваться. Власти не были уверены, что члены партии института его осудят. И тогда — редчайший случай — обсуждать Некрича решили в Комитете партийного контроля — высшей инстанции, рассматривавшей партийные дела. К ответу призвали не только автора, но и директора издательства «Наука» академика А.Самсонова.
Обсуждение было острым, Некрич не «разоружился» — его позицию признали антипартийной и тут же во время заседания исключили из партии (без права апелляции, поскольку выше инстанции просто не было). Самсонова защитила академия. Вице-президент М.Миллионщиков, курировавший работу издательства, заявил, что раз так, то наказывать надо и его. Власти на это не пошли, и Самсонову просто поставили «на вид». Журналам запретили печатать его статьи, с доски почета фронтовиков сняли фотографию. И Некрич решил эмигрировать. Оказался в США, работал в русском центре Гарвардского университета и выпустил совместную, довольно критическую книгу по истории СССР. А в 1989 году, когда мир отмечал 50-летие подписания пакта Молотова — Риббентропа, в Западном Берлине, в Рейхстаге, проходила большая конференция, и я делал доклад (один из первых в качестве директора института). Там я и встретился с Некричем. Перед этим не спал всю ночь, наглотавшись валидола. Переживал, как пройдет наша встреча: не чувствовал себя виноватым в его судьбе, но и не встал на его защиту. При встрече мы холодно поздоровались, но вечером на приеме в честь участников я почувствовал, что он «оттаял». Пригласил его приехать в институт, и он действительно приехал и выступил с публичной лекцией, где изложил свои взгляды. Дальнейшая судьба Некрича трагична: у него был рак в тяжелой форме, он умер в одиночестве в США.
— Ощущалось ли идеологическое давление на историков в доперестроечные годы?
— Партийная инстанция контролировала тогда все, и я, директор института, не мог взять на работу, скажем, специалиста по Средним векам. Нужно было согласовать это с отделом науки ЦК. А все потому, что история считалась идеологической дисциплиной.
— В то время, наверное, рождались мифы?
— По большому счету едва ли не вся советская история была мифологизирована. Выходили многопудовые издания, посвященные истории страны, их авторы пользовались уважением, но сегодня на их труды невозможно ссылаться. Главным героем Гражданской войны был Сталин. За подтверждение этого он раздавал историкам звания и привилегии. Это не мифотворчество — просто наука была идеологизирована. Критиковали книги по истории Средних веков, потому что не указывалось, что и в то время общество было разделено на классы. Разворачивалась эпопея вокруг авторства «Слова о полку Игореве» — бичевали тех, кто не соглашался с официальной точкой зрения. Ругали историков, кто хотя бы вскользь упоминал, что Рюрик пришел из Норвегии.
— Когда вы стали директором ИВИ в 1988 году, трудно было «поднимать» историю после такого давления на науку?
— Произошедшие в годы перестройки перемены наши сотрудники приняли с воодушевлением. Мы провели конференцию, в названии которой были слова «обновление истории». Конечно, нам досталось меньше, чем коллегам из Института российской истории, — идеологический каток в основном проехался по ним. Новые веяния прижились у нас очень быстро. Я даже позволил себе (и это оценили и помнят до сих пор) пригласить в институт мэтров знаменитой школы «Анналов», широко известной за рубежом. Она придерживалась левых взглядов, была близка к марксизму, что, однако, не делало ее близкой советской науке. В научных кругах СССР к левым относились хуже, чем к правым. Они постоянно нападали на марксизм и считались ревизионистами. И вдруг приехали к нам в институт и даже выступили на конференции. Скажу без похвальбы: с этого момента авторитет института за рубежом начал расти. Нам удалось установить связи с государствами, отношения с которыми, казалось, порушены на века, — это Польша и страны Прибалтики. Недавно вышло совместное издание об отношениях России и Польши, причем в самом «трудном» — ХХ — веке. Все главы учебника написаны вместе российскими и польскими историками, во что даже тяжело поверить. За исключением одной главы: разногласия вызвали события лета 1939 года. Поэтому дали две статьи — польского автора и нашего.
— Расхождения диаметральные?
— Если коротко, то поляки считают присоединение польских территорий в 1939 году оккупацией. А мы рассматриваем их как часть СССР, на которую распространялись советские законы. Но это, согласитесь, не оккупационный режим, который устанавливала Германия.
Мое кредо — это поиск компромиссов, попытка добиваться согласия, к которому, уверен, при желании можно прийти. Начинал еще в 1965 году, когда впервые выступал на Всемирном конгрессе историков в нейтральной Вене. О своем подходе подробно пишу в книге: о людях, с которыми общался в США, Германии, Англии, Франции, Ватикане, Прибалтике, Северной Европе… Десятки раз был в США и утверждаю: в науке общий язык найти можно даже с «ястребами». Был в числе экспертов от обеих стран в 70-80 годах. Вместе с американцами искал подходящий механизм, который бы позволил враждующим сторонам прекратить холодную войну. Сейчас увлечен идеей научной дипломатии.
Всю жизнь борюсь против идеологизации и политизации истории. Недавно прошла годовщина пакта Молотова — Риббентропа, и я предложил оставить эту сложную тему историкам. Не нужно рассматривать ее в современном контексте. Этот призыв нашел поддержку при обсуждении с историками стран бывшего СССР вопроса, каким был советский период в нашей общей истории. Эти размышления привожу в книге воспоминаний. Надеюсь, читателям они будут интересны.

Юрий ДРИЗЕ

1 комментарий