Доктор исторических наук Елена Филиппова — ведущий научный сотрудник Института этнологии и антропологии РАН. Историк по образованию, она больше интересуется современностью — тем, что происходит здесь и сейчас.
— Я начала работать в институте на рубеже 1990-х, когда все вокруг менялось стремительно, — рассказывает Елена Ивановна. — Поездки по стране, разговоры с людьми были чрезвычайно интересны. Важно было понять, как наш народ, привыкший к социалистическому обществу с его уравниловкой и обязаловкой, пытается адаптироваться к дикой рыночной экономике. И так трудно всем приходилось, а тут еще миграция. После распада СССР, спасаясь от национализма, голода, разборок, а иногда и войны, из бывших союзных республик в Россию поехали люди. Во весь рост встал вопрос идентичности: и тех, кто едет, и тех, кто принимает. Изучая проблему интеграции мигрантов в России на протяжении 1990-х годов, я в первую очередь интересовалась именно вопросами идентичности. И когда благодаря международному проекту появилась возможность поехать во Францию, обратила внимание на эти проблемы и там. С 2004 года я регулярно бываю в этой стране, мне даже посчастливилось поездить и походить по Франции, поговорить с обычными людьми, пытаясь понять, что для них означает “быть французом”, из чего складывается привязанность к стране, чувство общности с ее народом.
Недавно я вернулась из очередной поездки, отличавшейся от предыдущих. Впервые я побывала в “социалистической” Франции. Не правой, как при Саркози, ужесточавшем миграционное законодательство. Жесткие его меры ударили не столько по нелегальным иммигрантам, сколько по молодым специалистам-иностранцам, окончившим французские университеты и готовившимся выйти на рынок труда. Им не давали разрешения на работу, многих выслали на родину. В условиях кризиса правительство руководствовалось популистскими соображениями: рабочие места нужно беречь для своего населения. Пришедшие к власти социалисты пересматривают эти меры, облегчают процедуру получения французского гражданства и правила устройства на работу.
— Вы наблюдаете эту страну почти 10 лет, можете сказать, как французы относятся к мигрантам, меняется ли их отношение?
— Французов 60 миллионов, и отношение у каждого свое. Франция на протяжении столетий принимает мигрантов. Очень долго это были европейцы: бельгийцы, поляки, итальянцы, испанцы, португальцы… В 1960-е годы началось освобождение французских колоний, а вслед за ним масштабная репатриация французских граждан. Для них были разработаны мощные программы поддержки — совсем не так, как было у нас после распада СССР. Об оставшихся в республиках русских просто забыли, они были предоставлены сами себе. Позже во Францию из бывших колоний в поисках работы и лучшей жизни потянулось и местное население (нечто похожее было и у нас).
Каждая новая миграционная волна поначалу вызывала настороженность, а то и отторжение. Причем всплески антимигрантских настроений, как показывают исследования, связаны не с ростом количества иммигрантов, а с неэффективностью миграционной политики. В 30-50-е годы прошлого века интеграция понималась иначе, чем сейчас. Тогда от иммигранта требовалось, чтобы он нашел работу, жилье, обзавелся семьей — в общем, жил, как все. И никого не волновало, откуда он родом, какую религию исповедует. (Когда-то для детей польских иммигрантов выписывали школьных учителей из Польши — и это воспринималось нормально).
Сегодня интеграция все чаще понимается как культурная ассимиляция. И когда французы говорят, что приезжие обязаны интегрироваться, это значит, что они не только должны найти свое “место под солнцем”, но и стать такими же, как остальные французы. Как и во всем мире, мигранты в основном сосредоточиваются в крупных городах: Париже, Марселе, Лионе. Там они на виду. Но Франция — страна маленьких городков с населением меньше 20 тысяч человек. Мигрантов в них или нет вовсе, или их очень мало. И как ни странно, именно здесь политическая пропаганда крайне правых, объясняющих населению, что все их беды из-за пришлых, находит самый живой отклик. Дело в том, что до недавнего времени в экономике страны заметное место занимали мелкие ремесленники и фермеры. Сегодня, в условиях кризиса, их привычный образ жизни меняется, уровень ее падает. Люди недовольны, и, если вовремя подсунуть им идею, что во всем виноваты мигранты, они легко ее воспримут.
— Велика ли напряженность?
— Она, безусловно, существует, но свойственна все-таки больше крупным городам, точнее — городским окраинам. В результате перехода к постиндустриальному обществу бывшие рабочие кварталы, построенные вокруг бездействующих ныне предприятий, постепенно приходят в запустение. Трудоспособное население, лишившись работы, переезжает в другие места, а освободившиеся квартиры занимают мигранты. И сразу падает общий уровень всего микрорайона. Дорогие магазины заменяют более дешевые, снижается качество услуг, разрушается инфраструктура, а уровень преступности повышается. Район переживает упадок. Французы осознали эту проблему и выделяют немалые средства на развитие этих, как они их называют, чувствительных зон.
— И все-таки. Район приходит в упадок — как рядовые французы на это реагируют?
— Очень многое зависит от местного сообщества. Какой микроклимат в нем сложился? Какую позицию занимают местные власти? Ведь на существующую обстановку можно влиять. Принцип общий и для Франции, и для России. Вот пример из нашей жизни. В одном селе, где живут приезжие — те же русские из Средней Азии, их воспринимают, как чужаков. Только и слышишь: “Шагу не ступить — всюду они”. А в соседней деревне все наоборот. С улыбкой тебе говорят, как они рады этим людям: они грамотные, работать умеют… А все потому, что здешний руководитель был заинтересован в приезжих: помог им с жильем, работой, школой для детей. Народ это видит — отсюда и доброжелательность. Если же руководитель говорит чужакам, что грамотные ему не нужны — коров доить можно и без высшего образования, ему вторит большинство сельчан.
А вот французский пример. В одном городке в Бретани жило несколько семей мигрантов из Конго. Мужчины работали на бойне (конкурентов среди местных жителей не нашлось), женщины растили детей. Так продолжалось несколько лет, пока кто-то не спохватился, что они нелегалы, и не приказал их выселить. И горожане вышли на демонстрацию протеста с плакатами: мол, они здесь работают и пусть здесь живут. И ведь отстояли нелегалов! Для меня факт удивительный: не представляю, чтобы в нашей глубинке кто-нибудь хотя бы пальцем пошевелил ради приезжих. У французов еще не истреблено чувство солидарности. Учителя и родители мобилизуются для защиты учеников из семей нелегальных иммигрантов, берут их под свое попечительство, чтобы не допустить высылки из страны. Журналисты, узнав о готовящейся антимигрантской акции или о совершенной в отношении мигрантов несправедливости, поднимают тревогу. Церковь предоставляет укрытие в своих стенах, организует сбор пожертвований. Важно еще и то, что вежливость во французском обществе — непреложная ценность. К рабочему на заправке, продавцу на рынке, дворнику никто не обратится на “ты”. Только “вы” и “месье”.
— А мигранты такое отношение — вежливость, справедливость — ценят?
— Большинство этот стиль поведения принимает и стремится ему соответствовать. С людьми среднего возраста мигранты ведут себя исключительно корректно. А с молодыми по-разному. Не секрет, что бывают стычки — из-за девушек, например. В то же время на улицах французских городов часто можно видеть смешанные пары, смешанные молодежные компании. Франция опережает остальные европейские страны и далеко превосходит Америку по числу смешанных браков. Многие французские семьи усыновляют детей из Кореи, Вьетнама, африканских стран. Только в кругу моих знакомых я могу насчитать с десяток примеров таких “межкультурных” связей.
Каждый год крупный французский журнал публикует список сограждан, вызывающих наибольшую симпатию населения. И несколько лет подряд в этом списке первые строчки занимают звезда футбола, выходец из Алжира Зинеддин Зидан, юморист родом из Марокко Гад Эльмалек, теннисист и певец из Камеруна Янник Ноа, сын рабочего-сенегальца и домработницы из Мавритании актер Омар Си (известный нам по фильму “1+1”).
Понятно, что судьбы мигрантов складываются по-разному. Часто они живут в общежитиях и общаются в основном со своими. У них нередко возникает чувство обиды, неудовлетворенность. Есть действительно серьезная проблема второго поколения. Мигранты первого поколения делают сознательный выбор: они готовы жить в нужде, терпеть лишения ради будущего своих детей. Поэтому испытывают чувство признательности по отношению к стране, которая их не отвергла, а приняла и хоть как-то о них позаботилась. Но родившиеся здесь их дети вовсе не видят причин, почему должны быть благодарны Франции. Они такие же французы, как и все. Но вот беда: быть, как все, трудно. Нужно хорошо учиться в школе, поступить в приличный вуз, найти достойную работу… А это получается не у всех: может способностей не хватить, можно встретить чиновника с правыми или ксенофобскими взглядами. Официально дискриминация в стране запрещена, но палки в колеса при желании вставить всегда можно, взяв на работу не Али, а Жана.
— А ваши французские коллеги каких взглядов в основном придерживаются?
— Интеллектуалы во Франции — по определению люди левых взглядов (понятие “правый интеллектуал” — нонсенс), поэтому они выступают против ужесточения миграционных законов. Но и все французское общество точно знает, что если в глубине души возникает раздражение против приезжих, то чувство это постыдное, его ни в коем случае нельзя демонстрировать, а нужно бороться с ним. И буквально воюют с этими “демонами” — вот что важно! Таковы плоды воспитания гуманизма, привитого еще в школе. Учтите, французы получили хорошую “прививку” во время войны, когда часть нации сражалась в “маки”, а другая служила немцам, одни спасали евреев, другие выдавали их. Нацию разделила пропасть, и французы хорошо об этом помнят, а потому противятся попыткам выстроить внутренние “этнические” барьеры. Вопреки давлению некоторых общественных активистов и группы социологов, кивающих на опыт англо-саксонских стран, Конституционный суд в 2007 году в очередной раз подтвердил запрет на сбор информации о “происхождении” (расовом или этническом) населения страны.
В заключение хочу рассказать еще одну историю. Работая в Бретани, я встретила русскую женщину. В 1990-е годы с мужем и двумя детьми они спаслись бегством из охваченного гражданской войной Таджикистана. С большим трудом обосновались в Калужской области, где муж занялся предпринимательством. Но через несколько лет его убили на глазах у жены и детей. Во Франции нашлись знакомые, которые помогли оформить гостевую визу, и женщина с детьми бежала туда. Оказались в маленьком городке. Их тут же взяла под защиту католическая церковь, даже не спрашивая, верят ли они в Бога. Помогли найти квартиру и обучали языку — бесплатно! А жители города принесли все необходимое по хозяйству, включая мебель, холодильник и стиральную машину. Удивительно, но им не пришлось никого упрашивать, ничего просить: люди попали в беду и нуждались в помощи. Сравнивая свой иммигрантский опыт в России и во Франции, моя собеседница делает выводы не в пользу России.
— Французы намного раньше столкнулись с этой проблемой. Что нам стоило бы взять из их опыта?
— Ни для кого не секрет, что законы в России решают не все. Есть еще подзаконные акты, различные ведомственные инструкции. Их становится все больше, часто они противоречат друг другу, а иногда и здравому смыслу. Миграционные правила постоянно ужесточаются, к тому же устроены так, что выполнить их невозможно. Поэтому у нас так много людей не могут легализоваться, получить право на работу или гражданство, становясь легкой добычей для разных вымогателей. И во Франции законы несовершенны, и бюрократия там очень сильна, но меньше откровенного произвола и издевательств по отношению к негражданам. А общество, если видит несправедливость, спешит на помощь. Оно гуманнее государства. А у нас, к сожалению, это два сапога пара. Нашему обществу, и не только в отношении к мигрантам, не хватает взаимного уважения, внимания друг к другу. Мы очень напряжены, как будто в любой момент готовы к отпору. Отсюда нередко возникает агрессивность — тут уж не до помощи другим.
Записал Юрий Дризе
Фото Андрея Моисеева
Нет комментариев