Реформа РАН: между прошлым и будущим

1. Реформа существенно затронула только членов РАН, полномочия которых изменились не в лучшую сторону: академия теперь больше не является учредителем институтов и не может участвовать в руководстве наукой. Но это всего лишь около 2000 человек. А остальные 50 с лишним тысяч научных сотрудников почти не почувствовали изменений. Понимания того, что науку делают не только члены РАН, в обществе и у прессы нет. 

Никакой реформы для институтов Академии наук, по сути, не было. Как они были в федеральном подчинении, так и остались. Не было денег на развитие исследований, а стало еще меньше. Вычтите из научного бюджета миллиарды, которые потрачены на содержание ФАНО. 

Правительство, как обычно, требует от ученых невыполнимого — проводить исследования мирового уровня, финансируя науку на уровне африканской страны. Причем речь идет не о зарплате, которая меняется в разы по воле власть предержащих, а о деньгах на исследования, развитии новых направлений, обновлении обветшавшего оборудования. В очень небольших масштабах оборудование обновлялось до 2013 года, но с приходом ФАНО эти 2-4 миллиарда рублей в год исчезли. 

Приходится только удивляться, что по многим направлениям все-таки есть статьи и работы, сделанные на самом высоком мировом уровне. Это — результат самоотверженной работы людей, которым интересно, как устроен мир. 

Стоит отметить, что понимание необходимости фундаментальных исследований пришло уже не только в бизнес-структуры. И в правительстве выучили словосочетание “фундаментальная наука”, и мы все чаще слышим его в предвыборных речах. Но, к сожалению, понимания, чем отличаются фундаментальные исследования от прикладных, пока нет. Для больших проектов требуются практическая значимость результатов и внебюджетное финансирование. Предъявление таких требований к фундаментальной науке просто разрушает ее, ведь здесь далеко не всегда можно предсказать, что обеспечит прорыв завтра. А чиновники требуют сосредоточить финансирование на “прорывных направлениях”. Это правильно для прикладных исследований, но невыполнимо для фундаментальных.

2. Наделение РАН экспертными функциями несколько укрепляет позиции членов академии, но никак не соотносится с развитием науки в стране. Хоть какое-то развитие и появление новых научных направлений возможно только при целенаправленном обновлении приборного парка (на это требуется не меньше 300 млрд руб.), изменении правил финансирования фундаментальных проектов (без внебюджетного софинансирования), увеличении бюджетов научных фондов. Думаю, что именно такие задачи и ставились при создании Министерства науки и высшего образования. Однако, судя по тому, что в настоящее время очень трудно даже подписать приказ о назначении вновь избранных директоров, стиль работы остался прежний — институты существуют для министерства, а не наоборот.

Попытки чиновников направлять развитие науки через мегасайенс-проекты прекрасны для “отмывания” денег, но чрезвычайно вредны для фундаментальной науки. Пока мы запланируем и реализуем конкретный мегапроект, прорывным станет уже совсем другое направление, которое в нашей стране или вовсе не финансировалось, или находилось на голодном пайке. Мне все эти мегасайенс-проекты представляются развесистой клюквой, а требование к ученым планировать открытия, публикации и прочие результаты напоминает календарь барона Мюнхгаузена, у которого на 12:00 был назначен подвиг. 

1. Реформы 2013 года затронули не только РАН и ее институты, но и научные фонды (создание РНФ), университеты (запуск Проекта 5-100, в котором научный компонент играет большую роль; реформа аспирантуры). Масштаб произошедших изменений таков, что их результаты и последствия будут проявляться еще долго, и сейчас судить о них рано.

Реформа РАН заключалась в передаче академических институтов в ведение вновь созданного федерального агентства, то есть в их изъятии из особой академической среды с ее писаными и неписаными правилами и включении в стандартный контур госуправления. Столкнувшись с необходимостью администрировать существующую сеть институтов, ФАНО как государственный орган должно было разобраться в том, как устроена доставшаяся ему в ведение система, как она живет и работает. Собирая информацию, необходимую для решения этой познавательной задачи, — сначала ощупью, потом все более сознательно — агентство и породило пресловутый вал отчетности, обрушившийся на институты в последние годы.

Хотелось бы, чтобы результатом этой тяжелой и для институтов, и для чиновников работы стало преодоление некоторой коммуникативной и понятийной оторванности отечественной науки от производительных сил страны, возникшей за последние десятилетия. Не менее важно преодолеть и экономическую обособленность, но это другая, еще более сложная история. 

Мне кажется, что эта работа уже запустила в научной среде полезную рефлексию по поводу целей, форм и механизмов исследовательской деятельности.

2. Что касается дальнейшего развития РАН, академических институтов, научной сферы, обозначу свою позицию, что называется, широкими мазками. В годы реформы, стремясь спроецировать науку на понятные себе “оси координат”, госорганы (да и бизнес в той степени, в которой он интересуется результатами исследований) стали использовать наукометрию, прежде всего библиометрию, как основной инструмент оценки и анализа ученых и НИИ. Это, как многие отмечают, явный признак кризиса содержательной научной экспертизы. На мой взгляд, переход от реформы к новому периоду поступательного развития должен выразиться, в частности, в возрождении институтов экспертизы и научной репутации как главных средств оценки и анализа.

1. Проведенная реформа, на мой взгляд, достигла поставленной цели — научное сообщество и, главное, научная инфраструктура полностью поставлены под контроль органов государственного управления. С соответствующим падением эффективности. Дело в том, что в фундаментальной науке результат непредсказуем. Далеко не всегда можно заранее определить и сроки выполнения проектов. Планирование возможно лишь в рамках прикладных задач, которыми раньше занимались отраслевые институты. Поэтому перевод фундаментальных исследований в жесткие рамки конкурсных процедур и сроков закрывает многие направления исследований.

РАН и академические институты превратились в резервации для “нужных людей”, которые “посажены” на достаточно короткий поводок. Реализация майских указов президента привела к тому, что во многих институтах на полных ставках осталась лишь часть сотрудников, остальные переведены на условия неполной занятости. Соответственно, администрации получили возможность управлять методом “кнута и пряника”, переводя людей с доли ставки на полную и обратно. 

2. Судя по наметившимся тенденциям, ничего хорошего в будущем нас не ждет. Основным вектором развития исследований стало численное моделирование, а это, по сути, симуляция процессов. Эксплуатация современного научного парка требует постоянного инженерного обслуживания и существенной финансовой поддержки. “Оптимизация” привела к тому, что ушли сами или были сокращены многие научные сотрудники, занимавшиеся в основном инженерной работой, в частности, обслуживанием приборов. Оборудование перестало использоваться. Знаю несколько лабораторий, в которых новые дорогостоящие приборы уже десятилетия простаивают, потому что некому их обслуживать. А вот компьютерами умеют пользоваться почти все и, соответственно, занимаются численным моделированием. 

Еще один тренд: большая часть масштабных экспериментов организуется в рамках международных коллабораций. Зарубежные университеты и лаборатории в отличие от российских имеют деньги и кадры для поддержания работоспособности научного оборудования. При этом поездка, скажем, в Германию для проведения измерений обходится дешевле, чем командировка с этой целью к российским коллегам, да и по времени это выходит быстрее. Уровень статей, написанных по итогам совместной работы с зарубежными коллегами, также выше, и это — немаловажный фактор. Такие работы легче опубликовать в высокорейтинговых международных журналах. Я не говорю уже о том, что зарубежные гранты существеннее наших. В итоге российские научные школы практически ликвидированы, система подготовки кадров уничтожена. Отдельные гении не в счет, они появляются не благодаря системе, а вопреки ей.

1. Результаты реформы можно оценивать только после ее окончания, а до этого еще далеко. На фоне разделения Министерства образования и науки реформа РАН отошла на второй план. Да и роль академии в определении траектории развития науки в стране тоже перестала быть определяющей. 

Для “рядовых” научных сотрудников академических институтов реформа проходит практически незаметно. Увеличение реальной зарплаты, обусловленное сильно отсроченным исполнением майского указа президента страны 2012 года, в определенной мере скомпенсировало увеличившуюся бумажную нагрузку в виде отчетов. Что касается научных статей, которые являются основным критерием эффективности работы ученых и научных организаций, за годы реформы в этом направлении был окончательно завершен переход от качества к количеству. 

2. Дальнейшее развитие научной сферы, как мне кажется, будет определяться Стратегией научно-технологического развития и реализовываться новым Министерством науки и высшего образования совместно с различными фондами и корпорациями (Ростех, Роснано, Росатом, Сколково и т.д.). 

Думаю, что в ближайшие годы в системе академических институтов произойдут крупные изменения: они будут объединяться и/или интегрироваться с вузами по модели крупных научно-образовательных центров. К сожалению, этот механизм — по-видимому, единственная возможность сохранения накопленного академическими институтами богатейшего потенциала, который они в большинстве своем плохо использовали в последние 30 лет. Этот “застой”, в первую очередь, связан с отсутствием внятной кадровой политики, что привело фактически к исчезновению крупных научных школ. Хотя необходимо отметить и то, что государство в эти годы не уделяло науке должного внимания. И теперь даже и крупными финансовыми вливаниями образовавшиеся бреши быстро не ликвидируешь. 

Если говорить о перспективах РАН, то, как мне кажется, ее роль будет сведена к консультативной и согласующей.