Вперед к плейстоцену! Ученый поставил цель: возродить древние экосистемы.

— С природой общаюсь с детства. Жил на Дальнем Востоке, недалеко от Находки, рядом с парком, где было много пятнистых оленей, любил рыбалку и охоту. Окончил геофизический факультет Дальневосточного госуниверситета. Еще студентом начал ездить в экспедиции Тихоокеанского института географии в Заполярье. Работая в институте, организовал в низовьях Колымы круглогодичную полевую станцию. На Севере, куда бы ни поехал, везде буквально спотыкаешься о кости мамонтов, лошадей, бизонов… Вопрос: почему раньше их было много, а потом они исчезли? В то время обсуждалась в основном климатическая гипотеза. В плейстоцене на Севере был особый сухой климат, благоприятный для трав и животных, но в голоцене он стал более влажным. По этой причине исчезли степи, а с ними, из-за бескормицы, и травоядные. Я в эту гипотезу не верил. Мамонтовые степи в прошлом процветали в любом климате. Были они в Испании и на арктических островах, в Китае и на Камчатке. И сегодня на планете присутствуют разные виды климата, однако мамонтовых степей нет нигде. На острове Врангеля мамонты дожили до исторических времен. Что 3 тысячи лет назад, что сегодня — климат здесь одинаковый. Значит, не в нем дело. Другая гипотеза: мамонтов и бизонов уничтожил человек. Тогда почему на Севере вместо степей появились тундра и тайга? Как говорил Ломоносов, “тундра — это места, мохом порослые”. Но на Севере не все замшело, есть здесь и степи, и великолепные луга. При любом климате они появляются везде, где уничтожен мох: вокруг поселков и заимок, в местах, где паслись олени и якутские лошади, прошли трактора, где мох “выстригли” лемминги… А когда оттаивает вечная мерзлота, то почва разрушается — на поверхность выходят древние плодородные почвы мамонтовых степей и тут же зарастают травами. Но если животные не будут их скашивать, травы не выживут. Их вытесняют медленно растущие, но не требовательные к почве мхи, кустарники, деревья. Я видел все это и понял: мамонтовая степь — это экосистема, в которой миллионы животных сами поддерживали свои пастбища — вытаптывали сорняки и удобряли почву. Быстро растущим травам выпас идет во благо, другие погибают. Наши предки неумеренной охотой снизили численность животных — и мхи и кустарники захватили пастбища. Раз экосистема не зависит от климата, значит, ее можно восстановить. Этим я и занимаюсь. 

— С Владимиром Чупрыниным (Тихоокеанский институт географии ДВО РАН) мы сделали математическую модель. Она показала, что при одном и том же климате могут существовать и мамонтовая степь, и тундра. Написали статью, показали члену-корреспонденту РАН Юрию Чернову (автору книги “Жизнь тундры”) — и он помог опубликовать ее в “Докладах Академии наук”. Передал статью начальнику Нижнеколымского района товарищу  Филатову — и он сразу ухватил главную мысль о зависимости животных и пастбищ. Институт помог деньгами — и через несколько недель уже стояли заборы, а вертолеты завозили животных. Через два года они вытоптали кустарниковую тундру, хорошенько ее удобрили, превратив в высокопродуктивное пастбище. Развал Союза мы ожидали и долго к нему готовились, поэтому выжили, однако все пришлось начинать сначала. 

Правительство Якутии выделило нам землю, мы поставили новые заборы, завезли якутских лошадей, северных оленей, овцебыков, зубров, маралов, а лоси, волки, росомахи, медведи были свои, местные. Генетически все это зверье друг с другом знакомо: они всегда жили вместе — так что экосистема сложилась быстро. Болота высохли, мох, кочки исчезли. Чтобы активно влиять на растительность и почвы, масса животных должна быть в 10 раз меньше урожая трав. Если соотношение ниже, то за зиму они не съедят и не превратят в удобрение все, что выросло за лето. Чтобы поддерживать такую плотность, нужны надежные заборы. Мы запаривали столбы в мерзлоту на 2 метра, но она последние годы тает так быстро, что овцебыки многие столбы выдергивают — и звери начали разбегаться. Так что до лета надо закончить новую ограду, загнать сбежавших животных и привезти новых. 

— Недавно, всего-то 20 миллионов лет назад, случилась грандиозная экологическая революция — появились злаки. Большинство растений, чтобы их не съели, всячески защищаются: они высокие, колючие, горькие, ядовитые. А злаки вкусны, питательны — и судьба к ним безжалостна. Зато на плодородных почвах они растут очень быстро и потому не боятся потерь. Дикую рожь (райграс) можно скашивать семь раз за лето. Злаки и примкнувшие к ним некоторые травы несколько раз за год платят дань травоядным, а они быстро возвращают в почву питательные вещества и уничтожают медленно растущих конкурентов. Пастбищные экосистемы столь агрессивны, что захватили большую часть суши. 15 тысяч лет назад, до того как человек расселился по планете, площадь лесов была в 10 раз меньше, чем сегодня. Леса выживали только на бедных почвах. В пастбищных экосистемах полезны были все, и у каждого была своя экологическая “профессия”: разные “слоны” (мамонты, мастодонты) ломали деревья и поддерживали сеть общественных водопоев, “козы”, поедая ядовитые растения, чистили пастбища от сорняков, “крупные кошки” регулировали численность травоядных и “волков”… 

На Севере в плейстоцене плотность животных была 10 тонн на квадратный километр, сегодня, при потеплении, должно быть 15 тонн. В европейском климате на хорошо унавоженных почвах можно на этой площади накосить 500, а то и 1000 тонн сена, его хватит на 50-100 тонн травоядных. Масса хищников составляет обычно 1% от массы травоядных. Взрослый лев или тигр весит в среднем 150 кг, волк 30 кг. На каждом квадратном километре пастбищ раньше жили сотни травоядных, несколько крупных кошек и стая волков. В такой насыщенной экосистеме редко охотились. Большая часть хищников были пастухами-скотоводами. День и ночь они охраняли свою территорию (свои стада) от завидущих соседей. Травоядные, в свою очередь, знали своих “хозяев” и, находясь в добром здравии, от них не убегали. А охотились “хозяева” в основном на мигрирующих животных: не добудешь ты, заберет сосед. И чтобы проверить эти гипотезы, мне нужен был парк с высокой плотностью зверей так, чтобы все время и в любом месте видеть сотни животных и несколько хищников. 

Был и другой резон — природе пора возвращать долги. Большинство заповедников и национальных парков на планете расположены в местах, где нельзя ни пахать, ни сеять, даже козам не прокормиться там, где “трава не растет”. Здесь и выживают сегодня немногие сохранившиеся травоядные: в горах, тундре, пустынях, лесах. А все земли, где трава растет, человек забрал себе. Моя задача была: найти для парка место с хорошими почвами, разно­образным рельефом и чтобы осадков было не менее 600 мм в год.

Так мы попали в урочище “Дикое поле”. В Средние века здесь проходила необитаемая пограничная полоса между землями кочевников-скотоводов и земледельцев. Там до XVII века сохранились последние дикие пастбища с быками-турами, зубрами, лошадями, северными и благородными оленями, косулями, лосями, сайгаками, кабанами. В исторические времена здесь обитали львы, тигры и гепарды (русские князья охотились с ручными гепардами, последнего тигра убили на нижней Волге в 1920 году). Но затем все поля распахали, и во времена Тургенева (его Бежин луг рядом) никого крупнее зай­ца здесь уже не было. У Дикого поля есть еще одно важное достоинство: там все на порядок дешевле, чем на Севере.

Для начала огородили 130 гектаров полей и перелесков, собрали несколько стад потомков почти всех бывших обитателей Дикого поля. Они и так были полудикими, а на свободе одичали окончательно за считаные дни. И встретили друг друга, как старых знакомых. Лошади по статусу главные, но коровье стадо сильнее. Овечек и барашков никто не обижает, их даже защищают. Яки — тихони и очень скромные. Благородные олени высокомерны — и их все недолюбливают. Кабанов не любит никто, в первое время их все гоняли (коровы даже с воем). Косули, лоси ни с кем не дружат и вечно прячутся. Из хищников в парке пока только лисы и один молодой волчок. Он всем пытается доказать, что он главный, и всех пытается учить, как надо пастись. На днях он загрыз косулю. Все это видели и задумались. 

Травы на выпас среагировали быстро: перестали тянуться вверх и начали куститься. Урожай трав вырос в полтора раза и будет расти и дальше. Великое дело навоз! А вот древесным досталось по полной и в основном от коров. Но дубы, акации, яблони, груши, сливы, шиповник — выдержали. У подроста остальных древесных шансов выжить мало. Приплод летом был хороший. Поэтому удвоили территорию, построили еще один забор — и начали думать о крупных кошках. Зоомасса уже близка к 40 тоннам на квадратный километр, а продуктивность будет еще расти. Так что пока все гипотезы подтверждаются.

— Никто. Пока это мое хобби. Когда сам все делаешь, получается относительно недорого. Сначала продал ненужную недвижимость, потом пошли доходы от науки. Наш Плейстоценовый парк — весьма успешная научная организация. Мы участвуем во множестве международных проектов, к нам каждый год приезжают десятки ученых. Постоянный коллектив на станции маленький, но мы успешно соревнуемся с такими арктическими лидерами, как королевская станция “Абиско” в Швеции и Аляскинская станция “Тулик Лейк”. У нас лучше техническая оснащенность, больше сеть полевых баз мониторинга. А еще мы лидируем по числу публикаций в главных научных журналах — Science и Nature (уже больше десятка). Телевизионщики из известных зарубежных СМИ наведываются к нам по нескольку раз в год. И сегодня в мире знают, что в мерзлых почвах мамонтовой степи органики законсервировано в три раза больше, чем во всех тропических лесах планеты. Что мерзлота уже начала таять, а в ней масса голодных микробов, они просыпаются — и превращают органику в парниковые газы. По нашим оценкам, в скором времени эмиссия СО2 и метана в атмосферу из мамонтовых почв превысит выбросы всей индустрии Северной Америки. 

В мире этот вопрос широко обсуждается, а у нас в стране о нем знают немногие — отечественным СМИ (за исключением RT) путешествие на Нижнюю Колыму не по карману.

— А я не эколог и никогда им не был. У меня есть серьезные публикации по океанологии: резонансным приливам, штормовым микросейсмам, ледниковой-межледниковой динамике океанской циркуляции… но я не океанолог. Я ученый. 

— Да, слово “ученый” в русском языке несколько режет слух. А в английском (а он сейчас язык науки) нет. Меня в школе звали “ученый”, я привык.

— Мне карьерный рост неинтересен. Меня исследования интересуют, а не “закулисье”. Не для меня все это.

— Все просто: хочу обеспечить достойную жизнь моим внукам и правнукам, их внукам, а еще всем родственникам — близким и дальним, друзей и знакомых нельзя забывать — в общем, длинная цепочка получается, в полмира примерно. Сегодняшняя цивилизация проедает невосполнимые ресурсы, но это ненадолго. Скоро придется опять возвращаться к экономной жизни.

Человек уничтожил свои родные дикие пастбищные экосистемы и на их месте создал агроценозы — домашние пастбищные экосистемы. В сегодняшнем виде они неустойчивы. Поэтому так важно сохранить геном родной дикой природы — она нам еще пригодится.