Призванное право. По законам военного времени были осуждены миллионы.

— Никак не подменяя военных историков, наш центр изучает социальную сторону войны, стараясь представить, как жилось в это время людям, — рассказывает Олег Витальевич. — В советское время эти темы находились под жестким идеологическим контролем, отступления от установленных канонов не допускалось. Не разрешалось, скажем, создавать специальное собрание мемуаров участников войны (предложение исходило от Константина Симонова, а решение об отказе принималось на высоком уровне — руководством Главного политического управления Красной Армии и Генштаба). Были закрыты архивы, причем многие материалы до сих пор не рассекречены. Между тем война в целом и отдельно взятые ее события по-прежнему вызывают огромный интерес у историков. Судить об этом можно по форумам, которые регулярно проводит центр. Ведущие зарубежные специалисты, занимающиеся историей Второй мировой войны, представляющие ряд иностранных научных центров и университетов, приезжают в Москву, чтобы пообщаться и подискутировать с коллегами. Так было и на нынешней конференции, посвященной истории сталинизма — острой теме, востребованной и у нас в стране, и в мире. Мы попытались рассмотреть различные аспекты войны, делая упор на события, которым, по нашему мнению, ранее не было уделено достаточно внимания. Скажем, доклад Олега Хлевнюка (ведущего специалиста НИУ ВШЭ) был посвящен “военному кабинету” Сталина, изменению системы управления страной во время войны. Другой видный историк — профессор Принстонского университета Стивен Коткин — рассматривал сталинскую политику в отношении Финляндии в 1939-1940 годы, а молодой исследователь Андрей Кабацков из Перми анализировал чрезвычайно редкий источник — дневник рабочего военного времени. 

Я посвятил свой доклад сталинской юстиции. В обществе бытует расхожее мнение, что сталинская репрессивная машина в годы войны замедлила свой ход и работала не столь активно, как, например, в 1930-е. На самом деле это не так. Война, как известно, началась 22 июня, в 4 часа, а уже в 

7 часов утра НКВД был составлен список лиц, подлежащих аресту в Москве. В нем было около 1000 фамилий. Чтобы людей было куда сажать, из московских тюрем в другие города срочно перевели несколько тысяч арестованных. Брали по подозрению в шпионаже в пользу немцев, румын и даже англичан (НКВД еще не успело разобраться в том, кто враг, а кто будет союзником), брали тех, кто уже был на заметке, например недобитых “троцкистов”. Прибегали к административной высылке из столицы членов семей репрессированных. А всего за годы войны, по ставшим доступными в постсоветский период данным, судами общей юрисдикции, военными и разного рода “отраслевыми” трибуналами было осуждено свыше 16 миллионов человек. Огромное количество! И это не считая приговоров “особого совещания” и репрессий в отношении депортированных народов СССР. По сравнению с первым полугодием 1941 года во втором число смертных приговоров в РСФСР выросло в 11,5 раза.

— Да, львиная доля, свыше 10 миллионов, приходится на рабочих, судимых по законам военного времени за такие нарушения, как опоздание на работу, прогул, самовольный уход с рабочего места и т.д., а также крестьян — за невыполнение трудодней. Причем указ об уголовном преследовании не выполнивших норму трудодней был секретным. Как правило, провинившиеся отбывали наказание на рабочем месте, но их частично лишали зарплаты. Что касается военнослужащих, то за 1941-1945 годы предстали перед судом и были приговорены к различным наказаниям немногим менее миллиона человек (994 300). Наиболее распространенное преступление — дезертирство. 135 тысяч военнослужащих были расстреляны по приговорам военных трибуналов. Значительная часть приговоренных к заключению красноармейцев была направлена в штрафбаты. Таковы масштабы. 

— Репрессивные органы рассуждали иначе: их задача — искоренять возможных врагов и предателей. “Врагов” в начале войны определяли по социальному происхождению, по былой принадлежности к “мелкобуржуазным” партиям, преследованиям подвергались священнослужители (впоследствии, как мы знаем, политика в отношении церкви кардинально изменится). Резко возрастает число смертных приговоров по политическим статьям. Более того, еще и лагерные суды пересматривали дела заключенных и признанных особо опасными расстреливали. 

— В архивах есть отчеты разного рода судов, в частности областных, включая отчеты о выездных сессиях в лагерях. И если на заключенного был донос, в основном за “контрреволюционные” или пораженческие высказывания, его могли расстрелять. А что он говорил в действительности или вообще ничего не говорил — времени разбираться не было, да и желания тоже. 

— Разумеется, воинские преступления наказывались во всех армиях мира. Однако превентивные репрессии против гражданского населения, сопоставимые с теми, которые проводились в СССР, в странах антигитлеровской коалиции мне неизвестны. Единственное исключение — интернирование японцев в США, что можно сопоставить с высылкой поволжских немцев в СССР. Разумеется, нигде в демократических странах не репрессировали людей за невыполнение трудовых норм.

— Слухи, что чуть ли не все освободившиеся из фашистского плена, а нередко даже угнанные насильно на работу в Германию попадали в советские лагеря, не вполне соответствуют действительности. Подавляющее большинство отправилось после окончания войны домой, а многих освобожденных из плена вновь призывали в армию. Правда, что некоторых направляли в трудовые батальоны на восстановление, скажем, шахт Донбасса. Верно, однако, и то, что десятки тысяч бывших военнопленных оказались в лагерях, в основном по ложным обвинениям. Но это все-таки меньшинство. 

— Репрессии не прекратились, наоборот, численность населения ГУЛАГа в послевоенные годы выросла значительно. Рекордным стал 1950-й, тогда сидело 2,5 миллиона человек. В первые послевоенные годы в некоторых районах страны разразился жестокий голод, его жертвами стал почти миллион человек. Карательные меры были направлены против пытавшихся выжить, кто правдами и неправдами старался раздобыть хоть что-нибудь съедобное. Они попадали под статьи о хищении социалистической собственности, причем среди осужденных в послевоенный период резко выросла доля женщин и детей.

— В советский период изучать подлинную историю Отечественной войны было практически невозможно. Архивы для историков едва ли не закрыли полностью, очень сильным был идеологический прессинг. Сегодня рассекречены и доступны десятки миллионов дел. А сколько остается “под спудом”, точно сказать невозможно, думаю, тоже миллионы. Хотя, уверен, ничего на самом деле особого в них нет, просто рассекречивание идет слишком медленно, “со скрипом”. Есть и другая сторона проблемы: историки не в состоянии физически просмотреть и освоить миллионы дел, в особенности при той архаической системе доступа к материалам, которая существует до сих пор. К примеру, выдача пяти дел “в руки”, да еще через день после заказа. Не говоря уже об ограничениях на копирование. В цивилизованном мире уже давно сняты запреты на фотографирование документов в архивах — это существенно ускоряет и облегчает работу исследователей. Недавно как будто было принято решение Верховного суда РФ, снимающее ограничение на фотографирование и в наших архивах. Посмотрим, как оно будет реализовано на практике.

Наш центр интересуют не только архивы. Мы убеждены: историю войны мало изучать лишь по официальным документам, необходимо привлекать и так называемые источники личного происхождения, и осообенно дневники. Ведь записи в них делались “здесь и сейчас”, к тому же авторы не знали, что с ними случится завтра, а то и сегодня. К большому сожалению, дневники вели немногие (ведение их не приветствовалось, а иногда прямо запрещалось), и сохранились они далеко не все, однако, по нашим прикидкам, таких документальных свидетельств сотни. Если письма военные цензоры просматривали, вымарывая все, что нарушало установки, то дневники были им недоступны. Их писали без оглядки на цензуру, и они рисовали картину, резко отличающуюся от официоза, это были откровенные свидетельства очевидцев. С редкой искренностью и эмоциональностью они подчас фиксировали явления, вызывавшие их негодование: случаи нарушения дисциплины и расхлябанности, ошибок командования, воровства и даже мародерства (на территории Германии), иногда в огромных масштабах. Замечу, что авторы дневников — в большинстве своем настоящие советские люди — возможно, даже пытались бороться с негативными явлениями. 

К примеру, меткие зарисовки содержатся в обширных дневниках будущего академика и спичрайтера Л.Брежнева сержанта Николая Николаевича Иноземцева. Другой сержант Борис Комский откровенно пишет, как снял с пленного немца часы, а попав в госпиталь после ранения на Курской дуге, выменял на них у старшей сестры банку тушенки. Сержант, возмущенный отношением к раненым, писал, как голодно было в госпитале, как хотелось быстрее восстановиться после ранения и ему нужна была нормальная еда. (Пользуясь случаем прошу читателей: если у них хранятся документальные материалы, переслать их в наш центр — мы обязательно найдем им применение).

— Да, безусловно. С первого курса я вел для студентов истфака “Вышки” научно-исследовательский семинар по истории Второй мировой войны. Студенты охотно работают в архивах, помогают организовывать конференции. Мы проводим для них школы и за рубежом. Возили, например, в бывший лагерь смерти Аушвиц-Биркенау (Освенцим), чтобы они поняли, своим глазами увидели, что такое нацизм и Холокост. В Кракове, близ которого находится Освенцим, провели совместный семинар (языком общения был английский, которым свободно владеют наши студенты) со студентами Ягеллонского университета. Другая выездная школа проходила в Берлине (нас принимал Свободный университет Берлина), темой школы стал принудительный труд. Посетили несколько музеев, рассказывающих о Второй мировой войне и нацистском режиме, в том числе российско-германский музей в Карлсхорсте, где был подписан акт о безоговорочной капитуляции Германии, и дворец, в котором проходила Потсдамская конференция, а также бывший конц-лагерь Заксенхаузен. Это был наглядный урок: знакомство с работой нацистской машины подавления. Организовать выездные школы помогает наш университет по специальной программе поддержки летних школ, но для этого центру необходимо каждый раз выигрывать конкурс. Поездка в Берлин была организована также при помощи московского представительства германского Фонда имени Фридриха Эберта. Там считают, что российские студенты должны из первых рук узнавать о злодеяниях нацизма, о том, что делает Германия для увековечивания памяти жертв фашизма.