В год 130-летия Владимира Маяковского подводятся итоги работы над проектом РФФИ (сегодня — РЦНИ) по изучению поэтики и текстологии его записных книжек. Предметом комплексного научного исследования впервые стала творческая лаборатория поэта — около 12 000 стихотворных строк, заготовки рифм, записи к выступлениям, деловые заметки. До сих пор записные книжки Маяковского рассматривались как архивные документы прикладного характера. Однако сам поэт подчеркивал их исключительную важность: «Записная книжка — одно из главных условий для делания настоящей вещи, для писателя эта книга — все». Главный научный сотрудник Института мировой литературы им. А.М.Горького РАН, доктор филологических наук, руководитель группы изучения творчества Владимира Маяковского Вера ТЕРЕХИНА рассказала «Поиску» о результатах работы.
— Вера Николаевна, что лежало в основе вашего исследования?
— Проект сформирован внутри группы по подготовке Полного собрания произведений Маяковского в 20 томах. В его составе впервые предполагался 19-й том «Записные книжки, экспромты, дарственные надписи, документы к биографии». По планам, утвержденным 25 лет назад, было решено разместить только те материалы, которые никак не использовались в томах собрания. Но когда мы воочию познакомились с ними, то поняли, что публиковать выдержки, отдельные рифмы, записи делового характера никакого смысла нет. Не только читателю будет не понятно, но и специалисту это ничего не даст, потому что записная книжка Маяковского — это свое-образный целостный документ и интересен он именно сочетанием творческих записей, черновых, а часто и беловых фрагментов произведений со свидетельствами повседневной работы над ними. Это значительный и фактически не изученный ресурс, заключенный в 74 записных книжках, из которых две впервые вводятся в научный оборот.
— Что же записано в этих книжках?
— Все подряд. Маяковский записывал в них рифмы, заготовки и готовые стихи, работал над вариантами произведений. Иногда переписывал в них текст произведения заново. Здесь мы находим расписки, записи других лиц, рисунки, наметки выступлений, записи для памяти. Поэт всегда носил записные книжки с собой, брал в поездки, иногда дарил. Но появились они у Маяковского не сразу, а в 1917 году, когда за плечами были поэмы «Облако в штанах», «Человек», «Война и мир», когда уже были написаны стихи футуристического периода. От этих произведений фактически не осталось никаких рукописей.
— Чем это объясняется?
— У Маяковского долгое время не было ни письменного стола, ни библиотеки, ни привычки постоянной работы с рукописями. Как сказал Павел Антокольский, он был «бездомен, как демон, бездымен, как порох! Ни дома, ни дыма, ни думы, ни дамы». Молодой поэт писал на всем, что попадалось, вплоть до папиросной коробки, и все это терялось. У нас от этого периода его «бездомной» жизни практически ничего не осталось. И только в 1917 году, когда после февральской революции он активно участвовал в работе Союза деятелей искусств, печатался в газете «Новая жизнь», сотрудничал с Горьким и Луначарским, ему потребовалось документально как-то все упорядочить.
— Какую задачу вы перед собой ставили? Что нужно было выбрать и проанализировать? Свыше 70 книжек — это, наверное, гигантский объем информации?
— Да, около 100 авторских листов расшифровки и комментариев, поскольку был избран метод постраничного полного воспроизведения этих уникальных документов. Мы проводили исследование жанрового и видового многообразия текстов из записных книжек, прослеживали связи между законченным произведением и художественным текстом, находящимся в процессе работы, изучали способы рождения текста и приемы его фиксации, выявляли ошибочные или неточные датировки, неизвестные биографические материалы. Трудно представить, а еще труднее прокомментировать более 500 имен, встречающихся в записях. Что касается объемов, то Маяковский делал записи в основном в малоформатных блокнотах. Поэтому их оцифрованные копии вместе с нашими комментариями уместились в две книги 19-го тома.
— Записные книжки хранятся в Музее Маяковского?
— Они находятся в разных архивных фондах и даже в разных странах. Основной объем — 68 записных книжек — в Государственном музее В.В.Маяковского, 4 — в Российском государственном архиве литературы и искусства (РГАЛИ), записная книжка, подаренная Маяковским Татьяне Яковлевой, — в США, а подаренная Анне Кальманок (Н.Кальме) — в частном собрании в Москве.
Сейчас оригиналы записных книжек ввиду их ветхости недоступны для научной работы, что существенно затрудняет введение их в исследовательскую практику. Однако за последние годы появились новые технологии сканирования и создания цифровых копий, методики работы с подобными рукописными источниками. В ходе реализации проекта был создан единый электронный фонд записных книжек Маяковского.
— Случались ли какие-то открытия, уникальные находки во время вашей работы?
— Конечно, например, нашлась целая записная книжка из частного хранения. В 1924 году Маяковский подарил фрагмент поэмы «В.И.Ленин» будущей детской писательнице Н.Кальме. Она вспоминала, как они встретились в Крыму и поэт познакомил ее со своей работой, к которой она, видимо, выказала живой интерес. В 1934 году Н.Кальма опубликовала воспоминания и привела часть текста поэмы из записной книжки. Высказывались сомнения, может, это и не Маяковский, потому что никто не видел оригинала. А теперь, когда мы ее увидели, оцифровали, все установлено документально.
— Эта записная книжка тоже впоследствии оказалась в музее?
— Нет, Кальма подарила ее своей приятельнице, но в той семье собрались уезжать в Израиль и приняли решение оставить раритет в России. Книжку выставили на продажу, и мы даже хотели приобрести ее для ИМЛИ, но нам не дали финансирование. Купил ее в итоге частный коллекционер. В книжке 40 страничек небольшого формата, на них записана самая середина поэмы «Ленин», которой у нас не было (в других записных книжках есть начало и конец произведения). Таким образом, теперь у нас есть черновой автограф фактически всей поэмы «Ленин». Поэтому, конечно, такая записная книжка для нас была откровением.
— По ней можно проследить процесс работы?
— Да, например, все знают, что в поэме есть фрагмент, где «бочком пошел незаметный Ленин», и есть упоминание Троцкого и Сталина. А в исходном варианте был только Ленин, были рабочие, «уже Ильичом поведенные в битвы». Но тех двоих лиц, претендовавших на свою роль в революции, не было. Видимо, это более поздние вставки, вписанные в неизвестную нам машинопись, они изначально не вкладывались в поэму.
Интересно отметить и сам ход творческой мысли. Вглядываясь в записную книжку, мы начинаем понимать способ работы поэта. Чаще всего он на левой стороне записывал для памяти какое-то слово, может быть, две рифмы или строчку, которая у него вдруг промелькнула. На правой он начинал это раскручивать, как-то вписывать в общий контекст, представлял другие строчки, что-то менял в словах. И если ему удавалось, если он считал работу завершенной, то перечеркивал страницу вертикальной линией. Когда человек, не знающий этого, смотрит, то кажется: ну, что же такое, зачем зачеркнут такой хороший текст? А это значит, что поэт с ним согласен и он его «перебеливает» (пишет набело) либо сам, либо отдает перепечатать машинистке.
Есть и другие интересные примеры, например, «мексиканская» записная книжка №32. Маяковский стремился в США, но ему не удавалось получить визу. Тогда он решил «пробираться» через Мексику, как бы «с черного хода». Мечта о Соединенных Штатах у него была еще с тех пор, как он писал поэму «150000000» (в 1920 году). В ней есть противостояние советского Ивана и американского Вильсона, и ярко описан Чикаго — «город на одном винте, весь электро-динамо-механический». Маяковскому очень хотелось посмотреть, действительно ли он так прекрасен. В записной книжке того времени есть только одна запись — автограф министра образования Мексики — и больше ничего, только следы вырванных листов.
Мы стали обсуждать, можно ли публиковать эту запись министра в ряду остальных записных книжек? Долго искали какие-то аргументы «за» и «против», и оказалось, что в этой записной книжке был автограф итальянского футуриста Маринетти, с которым Маяковский встретился в Париже перед поездкой в Мексику (эти два листочка хранились отдельно в Музее Маяковского, Варвара Аветовна Арутчева в 1958 году установила, что они из той же записной книжки). И был еще автограф — приветствие советским людям мексиканского коммуниста Франсиско Морено (о нем позже Маяковский написал в очерке), поэту пришлось его уничтожить по дороге в США, так как на границе он столкнулся бы с довольно большими сложностями. Ну, а самое главное — выяснилось, что Маяковский не расставался с этой записной книжкой из хорошей кожи до тех пор, пока не вернулся в Москву, то есть около полугода. В ее кармашек он складывал дорогие для него телеграммы от Лили Брик и носил их в нагрудном кармане.
Когда это все связалось в один сюжет, который фактически отразился в творчестве поэта и характеризует особенности его жизни в то время, мы поняли, что можем эту историю в комментариях к «мексиканской» записной книжке изложить и включить ее в основной текст 19-го тома.
Нам также открылись важные документы, связанные с Велимиром Хлебниковым. После его смерти в 1922 году художник Петр Митурич высказал Маяковскому претензию (которую продолжал предъявлять в течение нескольких лет), что тот якобы утаил рукописи Хлебникова и не отдает их для печати. В одном из блокнотов есть запись литературоведа Романа Якобсона о том, что эти рукописи были переданы ему и хранились в сейфе московского лингвистического кружка, к которому Маяковский не имел доступа, а затем перешли к лингвисту Григорию Винокуру. Тот в другой записной книжке также подтверждает, что получил рукописи Хлебникова, но Маяковский не имел к ним отношения. Эту историю прояснил в недавней публикации в «Славистическом сборнике» (№100) известный хлебниковед Александр Ефимович Парнис.
— Интересная форма свидетельств не отдельным заявлением или письмом, а в чужом блокноте…
— Да, потому что все происходило спонтанно в ходе литературных диспутов. Обвинения были скандальными, но они не предъявлялись официально, поэтому Маяковский не мог возбудить какие-то иски к Митуричу за клевету, а просто взял для себя эти свидетельства, чтобы самому быть защищенным.
— А можно ли по записным книжкам сказать что-то новое про образ, характер поэта?
— Психология творчества раскрывается в них с такой ясностью, которой никакие предыдущие исследования не давали. Мы видим движение мысли, этот импульсивный, очень эмоциональный ход работы. Это не то, что сел человек писать стихи и написал. Здесь именно рождение, становление стиха.
Многие современники жаловались, что Маяковский молчалив, но немногие понимали, что за этим идет работа со словом. У Маяковского есть такие строки:
Подымает площадь шум
экипажи движутся
я хожу стишки пишу
в записную книжицу.
Мчат авто по улице
а не свалят наземь.
Понимают умницы
человек — в экстазе.
Он все время вертел слово, играл с ним. Так, слишком простую рифму «луковки-клюковки» он зачеркивает и пишет «луквицы-клюквицы». Не «луковицы», а именно «луквицы» нужны ему для ритма. Он добивался, чтобы не слово-сырец, которое первым пришло на ум, присутствовало в стихах, а что-то выверенное. И, наблюдая такую кропотливую работу, можно понять, насколько он весь каждодневно, круглосуточно был в нее погружен.
Я обратила также внимание на текст в записной книжке №41. Это законченная строфа, которую Маяковский записал набело аккуратным почерком с соблюдением лесенки, в результате чего получилось 11 строк:
Сегодня я
поэт
боец за будущее
оделся как дурак
в одной руке
венок огромный
из огромных
незабудищей
в другой
из чайных
розовый букет.
Это эпиграмма на себя, автопортрет с характерной для поэта самоиронией и в то же время это его самопрезентация, взгляд как бы со стороны, не чуждый восхищения и преувеличения (так начинается сатирическое стихотворение «Венера Милосская и Вячеслав Полонский»). Вдохновительницей этой автоэпиграммы стала, вероятно, Наталья Брюханенко, до сих пор остающаяся в тени любовь поэта. Она познакомилась с Владимиром Маяковским в 1926 году, когда ей было 20 лет, а ему — 33. После первого свидания они не виделись год и только в начале июня 1927-го после возвращения Маяковского из поездки в Европу встретились в библиотеке Госиздата. Встреча с Натальей Брюханенко объясняет появление удивительного неологизма — «незабудищи». В это время Маяковский жил на даче в Пушкино, где цвели его любимые незабудки. А чайные розы возникают в воспоминаниях Брюханенко, когда 26 августа, в ее именины (они с Маяковским в это время отдыхали в Ялте), поэт скупил для девушки весь киоск цветов на набережной. Интересно, что в это время Маяковский работал над поэмой «Хорошо!». Брюханенко позже приводила важный факт: название поэмы появилось именно в этот день, 26 августа 1927 года. Маяковский сообщил об этом телеграммой Лиле Брик, а она в ответ написала: «Я слыхала, ты собираешься жениться, так помни, что мы все трое уже женаты».
— А что в последней книжке? Что-то указывало на приближающуюся трагедию?
— В существующей нумерации это предпоследняя книжка №71. В ней на л. 2-7 — беловой автограф поэмы «Во весь голос», где поэт говорит с нами «как живой с живыми». Маяковский записал ее регулярной строчкой без лесенки и потом расставил знаки, как она должна выглядеть. Она была прочитана поэтом и опубликована при его жизни как обращение к потомкам: вы, современники, меня не цените, не понимаете, вы не те, к кому я обращаюсь, а вот потомки меня поймут. Это уже какой-то сигнал. Кроме того, здесь на л. 8 его лирические неопубликованные тогда строки: «Уже второй, должно быть, ты легла», «как говорят, инцидент исперчен» и «ты посмотри, какая в мире тишь».
А на обороте л. 8 — последняя запись: «14-го. Норе. ДА». Это о свидании с Вероникой Полонской 14 апреля, которое все решило. Полонская была очень молода, у нее был хороший муж, она жила у его родителей, а Маяковский требовал, чтобы она ушла к нему. И хотя потом она писала в воспоминаниях, что Маяковский ей нравился, но, по-видимому, она не могла решиться. Есть очень много версий его смерти, но, вполне вероятно, что все-таки был эмоциональный срыв, который произошел во время их встречи, когда он мог поставить ей условия и сыграть в «русскую рулетку». Остались эти несколько слов — последний день его жизни.
— Когда же выйдет 19-й том собрания произведений?
— Нами всеми овладели энтузиазм и желание как можно скорее включить творческий и биографический материал записных книжек Маяковского в общий исследовательский контекст, чтобы другие ученые (а они, конечно, увидят еще больше) смогли с ними работать. К сожалению, за время подготовки тома не стало руководителя группы Александра Мироновича Ушакова, наших коллег Евгения Рувимовича Арензона, Владимира Николаевича Дядичева, Нины Валериановны Королевой. И записные книжки, над которыми они работали, пришлось взять дополнительно тем, кто завершал этот том. С особой признательностью называю их имена: ученый секретарь издания Алексей Зименков, кандидаты филологических наук Полина Ворон, Татьяна Купченко, Наталья Михаленко, Елена Тюрина. Благодаря их усилиям 19-й том готовится к сдаче в «Науку» в этом году.
Беседовала Светлана БЕЛЯЕВА
Фото Николая Степаненкова
Нет комментариев