15 января 1823 года в городе Доль на востоке Франции крестили сына кожевенника Жана Жозефа Пастера (отставного наполеоновского сержанта, кавалера ордена Почетного легиона) и его жены Жанны-Этьенетты. Их мальчик Луи родился 27 декабря 1822 года. Чтобы оценить значение появления этого человека на Земле, достаточно обратиться к самой короткой из биографий Луи Пастера — списку его основных свершений, выбитому на стенах усыпальницы ученого в крипте Института Пастера в Париже (ныне это здание — Музей Пастера): 1848 год — молекулярная асимметрия; 1857-й — брожение; 1862-й — так называемое самозарождение; 1863-й — исследования болезней вина; 1865-й — исследования болезней шелковичных червей; 1871-й — исследования пива; 1877-й — заразные болезни; 1880-й — предохранительные прививки; 1885-й — профилактика бешенства. Любой строчки этого списка довольно, чтобы навеки вписать его имя в историю естественных наук. В коротком газетном материале сложно рассказать о научной карьере Пастера, поэтому здесь мы поговорим о секретах его феноменального успеха. И прежде всего обратим внимание на его удивительную способность сохранять баланс противоположных начал, явное воплощение диалектического принципа «единства и борьбы противоположностей», порождающих движение и развитие.
Начнем с отношений Пастера и его времени. Масштабы пастерианского преобразования практически всего интеллектуального ландшафта второй половины XIX века побуждают нас говорить о Луи Пастере как об «ученом, «опередившем свое время», но так ли это на самом деле? Копившиеся еще с конца XVII столетия наблюдения вездесущих «маленьких животных», бесконечные споры о возможности их самозарождения и усилия ученых-ботаников методично описать и классифицировать доступные наблюдению микроорганизмы могли бы продолжаться еще десятилетия, не подводя к концепции микробов как тайной движущий силы огромных по своему масштабу процессов, таких как брожение или гниение. Из-за отсутствия «запроса» научным сообществом были проигнорированы вполне доказательные работы Коньяра де Латура, Кютцинга и других авторов, в которых демонстрировалась связь процесса брожения и дрожжей. Однако Пастер, достаточно замкнутый, сторонившийся светской жизни, почти лишенный чувства юмора лабораторный затворник, оказался не только блестящим исследователем, но и гением театра научных доказательств. Этот театр сопровождался патетическими речами, скандалами (вплоть до вызова на дуэль) и, конечно, публичными представлениями. Пиком театрального искусства Пастера является знаменитый эксперимент на ферме Пюйи-ле-Фор в мае 1880 года. Для демонстрации могущества только что созданного метода вакцинации животных от сибирской язвы Пастер и его команда вакцинировали 24 овцы, 6 коров и одну козу, после чего этим животным и аналогичной контрольной группе ввели активный штамм возбудителя (открыт в 1876 году Р.Кохом). Эксперимент закончился полным триумфом науки: на поле мирно паслось вакцинированное стадо, а невдалеке лежали трупы контрольных животных (выжили только две овцы и коза). А Пастера встречала рукоплещущая толпа — звезда его славы засияла еще ярче. Большого научного смысла в этих гекатомбах (торжественные жертвоприношения — Прим. ред.) не было, но общественная поддержка сделала невозможным игнорировать идеи Пастера.
Еще более важного успеха Пастер достиг десятью годами ранее, захватив в свою орбиту беспрецедентное по своему размаху научное и общественно-политическое движение гигиенистов. Просвещенный XIX век жаждал избавиться от проклятия вездесущих болезней, причину которых видели в недостатке солнца, спертом воздухе, зловонии, плохом питании, грязи. Гигиенисты сумели убедить власти сделать огромные вложения в ассенизацию крупных городов, строительство водопроводов и другие меры. Однако не все из них давали заметный результат.
Открытие микробной природы заразных болезней дало гигиенистам исторический шанс: вместо распыления усилий для контроля всех возможных факторов среды теперь можно сосредоточиться только на тех, которые способствуют переносу микробов. Гигиенисты ухватились за методы Пастера, пусть еще не вполне зрелые с академической точки зрения, и подняли пастеровскую бактериологию на свои знамена. Гигиена обрела, наконец, воспроизводимую действенность! Таким образом, Пастер вместо того, чтобы переворачивать мир силой своих идей (что, как правило, невозможно), оседлал стихию общественных устремлений подобно серфингисту, который, однако, не просто катит на гребне волны, но ухитряется и направлять в определенной степени ее движение по своей воле. Хотя, признаться, образ серфингиста трудно связать с его физическим обликом: на 46-м году жизни Пастер был частично парализован из-за перенесенного инсульта, что, однако, ничуть не уменьшило его энергии ни в науке, ни в продвижении своих достижений в обществе.
Среди предпосылок этого грандиозного научно-социального успеха можно увидеть и другие противоречия. Так, одной из своих самых сильных сторон Луи Пастер называл настойчивость. Его чертой была скрупулезность в действиях.
«В экспериментальных работах, — пишет он, — надо сомневаться до тех пор, пока факты не заставят отказаться от всяких сомнений».
Советует «не объявлять о своем открытии, пока не исчерпал всех противоположных гипотез». Однако этот пошаговый подход уступает место стремительной решимости, когда ученый выходит за рамки конкретной задачи. Решительность отмечает и деятельность Пастера за порогом лаборатории. Педантичный и последовательный в рамках каждого своего проекта, Пастер не раз резко меняет вектор своих исследований, без колебаний оставляя только что найденное новое научное направление и предоставляя пожинать его плоды другим ученым. Так, после открытия стереоизомерии органических молекул Пастер не продолжает кристаллографических исследований; после открытия природы брожения и гниения не углубляется в разработку биохимической и биогеохимической микробиологии; открыв возбудителей некоторых болезней, не ищет новых возбудителей и не занимается патологией, но делает поворот в сторону вакцинологии и т. д. По мнению историка и социолога науки Брюно Латура, именно эти развороты в сторону проблем, захватывающих интересы все более широких кругов общества, от чисто академических, через профессиональные сообщества, и до всего мира, лежат в числе прочего в основе стратегии социального успеха пастерианства.
Другой тип решительности проявляется в ситуациях, когда Пастер сталкивается с риском для себя или своего дела. Так, к 1886 году команда Пастера только-только добилась успеха с ослаблением вируса бешенства, что позволило провести успешные вакцинации, предотвратившие гибель двух покусанных бешеными собаками подростков. Однако третья девочка, лечение (в современных терминах — «экстренную профилактику») которой начали слишком поздно, умерла. Некоторые врачи подвергали Пастера жесткой критике. Еще один провал грозил бы ему тюремным заключением. Но 17 февраля 1886 года неожиданно приходит телеграмма из города Белый Смоленской губернии России: «20 человек укушены бешеным волком. Можно ли их прислать к вам?» В тот же день Пастер отвечает: «Присылайте как можно скорее!» Хотя лечение начато спустя целых 12 дней, из 19 человек удалось спасти 16. Залогом успеха в этой чрезвычайно волнительной для Пастера ситуации, очевидно, стало высокое экспериментаторское искусство его сотрудников, в первую очередь доктора Эмиля Ру, который фактически и был автором методики прививания бешенства (однако не будем преуменьшать и роль самого Пастера). Но дело не обошлось и без знаменитого пастеровского везения, без которого многие его потрясающие результаты могли бы не получиться. Однако, как известно, «случайные открытия делают лишь подготовленные умы» (фраза, приписываемая в том числе и Пастеру). Но все же, может быть, именно вера в свою звезду была одной из основ свойственной Пастеру решительности?
К слову, эта решительность имела временами весьма курьезные проявления. В январе 1849 года 26-летний Пастер получает место профессора химии в Страсбурге. И менее чем через месяц молодой человек пишет ректору Огюсту Лорану письмо, в котором просит руки его дочери. Он сообщает: «У меня лично нет никакого состояния, все мое достояние — это хорошее здоровье, доброе сердце и моя позиция в университете. Месье Био неоднократно говорил мне, что я мог бы претендовать на место в Институте (академии — А.Л.). Лет через десять или пятнадцать я действительно могу об этом подумать, если продолжу работать так же усердно. Пока же это всего лишь мечты, уносимые ветром, и вовсе не они заставляют меня любить науку ради науки». Примечательно, что в этом письме не упомянуто даже имя избранницы, хотя у Лорана было две дочери на выданье. Тем не менее Лоран прислал хоть и очень формальный, но положительный ответ. Лишь получив его согласие, Пастер написал письмо самой Мари, в котором заявил: «Во мне нет ничего, что было бы с первого взгляда притягательным для молодых девушек, но, узнав меня лучше, вы непременно полюбите меня». Что ж, и здесь везение не изменило Пастеру. В лице Мари он обрел очень любящую и преданную жену, которая была его настоящим помощником и, можно сказать, ангелом-хранителем. Прожив с Мари 46 лет, Луи Пастер скончался у нее на руках.
Много раз достигая успеха благодаря подготовленному уму, упорству, везению и решительности, Пастер, тем не менее, видит главный источник и одновременно меру своих сил в божественном вдохновении, в связи с Абсолютом: «Величие человеческих деяний измеряется вдохновением, которое их порождает. Счастливы те, кто несет внутри себя бога, идеал красоты и кто повинуется ему: идеалу искусства, идеалу науки, идеалу Отечества и идеалу евангельских добродетелей».
«Гармонию противоречий» скрывает и патриотизм Пастера. Как ученый он, безусловно, космополитичен. «У науки нет Отечества, поскольку знание — это достояние всего человечества, это пламя, освещающее весь мир». Но в то же время Пастер-гражданин остается патриотом своей родины — Франции. Он старается сделать все возможное, чтобы помочь любимой стране (так, работы по болезням вина и болезням шелковичных червей были вызваны срочной необходимостью спасти от разорения соответствующие отрасли хозяйства). Пастер совершенно лоялен империи Наполеона III, входит в близкий круг императорской семьи и даже назначен сенатором империи, однако поражение во франко-прусской войне в 1871 года и пленение императора под Седаном не позволили указу вступить в силу. Пастер глубоко переживал неудачу Франции и практически до конца жизни испытывал ненависть ко всему немецкому, что, в частности, осложнило его отношения с другим величайшим микробиологом того времени Робертом Кохом. Даже исследование процессов изготовления пива было предпринято им в стремлении сделать французское пиво лучше немецкого. Однако Пастер верит, что «наука и мир победят невежество и войну», и его неприязнь к немцам и даже личные конфликты никогда не превращались в отказ признавать научные результаты немецкого происхождения.
Крайне любопытно и отношение Пастера к фундаментальным и прикладным аспектам научной работы. На протяжении большей части своей карьеры Пастер был чрезвычайно практически-ориентированным исследователем. Более того, свои прикладные исследования Пастер часто начинает с глубокого освоения практики, существующей «на земле». Так, в 1865 году по настойчивой просьбе Жана-Батиста Дюма Пастер взялся за попытку спасти французское шелководство от эпизоотии так называемой пебрины. Для осуществления этого проекта была снята ферма в Алесе на юге Франции, где Пастер и его ученики освоили весь цикл разведения тутового шелкопряда: от получения яиц до сбора коконов. Интересно, что в ходе этой шестилетней работы ученый не идентифицировал возбудителя (сейчас мы знаем, что это одноклеточный протист Nosema borabycis), однако смог установить пути его передачи, создать метод диагностики зараженных насекомых и разработать простой способ получения свободных от патогена яиц. Применение предложенных Пастером методов позволило ликвидировать эпизоотию. В то же время, однако, это чисто прикладная работа была первым полноценным исследованием инфекционного заболевания у животных, положившим начало разработке теории микробной природы инфекций. Этот подход, равно как и большинство других работ Пастера и его ассистентов, разительно отличается от декларированного в матримониальном письме ректору Лорану стремления заниматься наукой ради науки. И хотя он и говорил, что «не существует прикладной науки, существуют наука и ее приложения», на деле мы чаще можем у него видеть рождение важных фундаментальных научных концепций в процессе решения сугубо практических задач, чем более привычное нам движение от фундаментального знания к прикладным разработкам.
Тем не менее в глубине души Пастер сохраняет веру в самостоятельную ценность познания:
«На той ступени развития, которой мы достигли и которая обозначается именем «новейшей цивилизации», развитие наук, быть может, еще более необходимо для нравственного благосостояния народа, чем для его материального процветания».
Завершая краткое эссе о «секрете Пастера», хочется обратить внимание на то, что, если наследие многих выдающихся ученых прошлого представляет сегодня в основном исторический интерес, философское осмысление феномена Пастера представляет в наши дни интерес актуальный и при этом весьма практический. Разрешив на своем веку множество загадок, сей великий муж ухитрился создать нам еще одну, возможно, не менее занимательную.
Андрей ЛЕТАРОВ,
доктор биологических наук, заведующий лабораторией вирусов микроорганизмов Института микробиологии им. С.Н.Виноградского ФИЦ Биотехнологии РАН, профессор кафедры вирусологии биофака МГУ им. М.В.Ломоносова
На снимке: Луи Пастер у автоклава (polzam.ru).
Нет комментариев